«Мудрый и искушенный Артемий К. Троицкий сказал еще в далекие годы: Я не могу представить Цоя старым, Бориса Гребенщикова могу, а Виктора нет!»
Есть две причины того, что Цоя трудно представить себе старым. Во-первых, подростковость его творчества. Во-вторых, подсознательное понимание того, что люди с такой суицидальностью обычно долго не протягивают: с ними довольно скоро что-то случается, особенно если у них заводятся деньги на разную ерунду.
Цой вне национальностей, классов, партий, родин. Вообще, вне конкретики. Он бунтующий символист и абсурдист, продукт гниения российской интеллигенции: довольно сытой, но желающей быть ещё сытее.
Подростки и без песен Цоя довольно опасный социальный элемент, слабо удерживающийся в границах разумного, а Цой вдобавок подзуживает:
«Нетрудно заметить, что обобщения в текстах песен Кино носят просто космический размах. И если в ранних песнях еще присутствуют какие-то жизненные реалии (как котельная по прозвищу Камчатка или реальная девушка из песни Восьмиклассница), то в альбоме 1986-го года Ночь их нет в помине.»
На самом деле имело место 1) намеренное замутнение, 2) назревание «звёздной болезни».
Неопределённость с претензией на глубину, так притягательная для интеллигентов с чувствительной психикой, роднит Виктора Цоя с Паоло Коэльо популярным литератором-абсурдистом, пишущим непонятно о чём, но культурненько, и потому очень востребованным в не очень узких образованных и обкуренных кругах. Тот, кто в начале сознательной жизни сильно увлекается песнями Цоя, потом, если становится подлинным интеллигентом, «подсаживается» на Коэльо (а также на Борхеса, Ричарда Баха, Муроками, Маркеса и им подобных литературных извращенцев). А потом спивается, попадает в сумасшедший дом, режет себе вены или просто волочётся по жизни презрительным неврастеником в очках, причём непременно антифашистом, потому что человек с задатками фашиста никогда даже в шутку не будет горланить «мама анархия, папа стакан портвейна!» и смаковать издевательство над солдатом.
Подлинный герой (то есть не психопат, принимающий свою суицидальность за самоотверженность, а свою неспособность к систематическому трудовому усилию за высшее предназначение) всегда немного фашист: в том смысле, что он тяготеет к фашистской философии, а не к вульгарной политической практике массовых фашистских партий.
«Это был человек Ночи, человек с тонким чувством юмора, с непреодолимой жаждой свободы, свободы от комплексов, стереотипов, свободы в выборе образа жизни, направления, куда пойти. (...) Можно по-разному, конечно, относиться к песням Цоя и его вокальным данным. Но никто не будет оспаривать тот факт, что его влияние на молодые умы было огромно. Иначе не возник бы палаточный городок на Богословском кладбище в Ленинграде, где он похоронен, не появилась бы стена Цоя на Арбате, не происходило бы то же самое в других городах страны. Чем он брал этих ребят? Колоссальной внутренней энергией, каким-то непонятным, труднообъяснимым ощущением свободы, не терпящей насилия над личностью.»
Вообще-то, прежде чем осуждать «насилие над личностью», надо присматриваться к тому, что там за насилие и что там за личность.
О сатанинском у «человека ночи». Конечно, Цой не «зверь из бездны», как, к примеру, Адольф Гитлер, но зверёк он ещё тот. Это проявляется не столько в привязанности к чёрному цвету, сколько в мягком подталкивании к разрушению общества и к самоуничтожению.
Если в песнях Цоя патологическое не так уж явно просматривается, то скорее благодаря внешнему сдерживающему фактору, а не внутреннему тормозу: благодаря действовавшей в то время советской цензуре, пусть уже и смягчённой деградационным «перестроечным» процессом.
Музыкальность это ВООБЩЕ признак психической слабости (мягко говоря, тонкости душевного устройства), а рок-музыкальность тем более.
Почему самые яркие, талантливые и успешные люди почти всегда при близком рассмотрении оказываются с каким-нибудь вывихом? Ответ-то ясен, но из него ведь следует неприятный вывод, что почти вся наша культура продукт творчества вывихнутых личностей, то есть, она тоже вывихнутая, но это местами не очень заметно, потому что привычно.
Из откровений одного бывшего цоелюба:
«...я был поклонником творчества Виктора Цоя. Не знаю, чем именно он меня взял. Тогда все его песни мне казались понятными. Грустные, с налетом тусклого солнца Северной Пальмиры, исполненные слегка простуженным, сдавленным голосом под гитару и ритм-машину. Я не искал точных определений, не хотел однозначности: типа любовь, комсомол и весна. Наверное, недопонятость отражалась в моей душе, подростка, испытывающего внутренний конфликт отцов и детей. Скорее всего Виктор застрял в деструктивном состоянии души, что отразилось в его творчестве и повлияло на финал его жизни. Жаль, песни у него хорошие, добрые...»