Юрий нащупал на дне сумки обоймы и отложил их в сторонку. Пистолет не нуждался в чистке, но это было по крайней мере хоть какое-то занятие, дававшее ему ощущение реальности собственного существования. Сноровисто разбирая и смазывая пистолет, Юрий впервые задумался о том, чем ему теперь заняться.
Заново собрав пистолет, он отложил его на край газеты и снова полез в сумку. Небрежно отодвинув в сторону две пары белья и пакет с туалетными принадлежностями, он вынул и разложил на столе все свои сокровища: орден Красной Звезды, две медали, мятые полевые погоны с тремя облупившимися зелеными звездочками и тощий конверт из черной пергаментной бумаги. Он открыл клапан конверта, и из него выскользнуло с десяток фотографий, сделанных кодаковской мыльницей. Рыжая земля, серый снег, пыльные развалины, пятнистая броня, дымное небо, бронежилеты, камуфляж, молодые смеющиеся лица Стоп, а это кто? Вот уже и имена начали забываться Как погиб, помню, а вот как его звали забыл
Он жадно курил, бережно перебирая фотографии. Среди них была фотография мамы, и он не стал класть ее отдельно от остальных. Почти все эти люди уже умерли, а при жизни они были ему так же близки, как мама, хотя время его знакомства с ними порой исчислялось даже не днями, а часами и минутами.
Фотографии его последнего взвода, на восемьдесят процентов состоявшего из новобранцев, здесь не было. Они просто не успели сфотографироваться. Их привезли вечером и сразу же бросили в бой, в кровавое пыльное месиво кирпичного завода, а наутро от взвода остались только командир, старший лейтенант Филатов, да пара сержантов-старослужащих, которые на себе вытащили его из руин один тащил, а другой прикрывал огнем. Какие уж тут фотографии
Окурок обжег ему губы, и Юрий не глядя сунул его в пепельницу. Смерть мамы была для него потрясением, ею она как-то блекла по сравнению с тем, что он пережил тогда, глядя, как один за другим умирают вчерашние школьники, которых он не сумел сберечь. Наверное, думать так было грешно, но Юрий нуждался во времени. Ему было необходимо немного отойти, оттаять, чтобы, кроме огромной вины, ощутить еще и обыкновенное человеческое горе.
Через месяц после того штурма, когда Юрий уже начал вприпрыжку передвигаться по госпиталю, опираясь на костыли, в провонявшем медикаментами коридоре ему вдруг встретилось смутно знакомое лицо. Чуть выше этого лица красовалась марлевая повязка, из фасона которой можно было заключить, что у лица повреждено правое ухо, а ниже имела место госпитальная пижама с белоснежным воротничком. Все эти аксессуары помешали Юрию узнать обладателя лица, и он наверняка прошел бы мимо, если бы тот не окликнул его сам.
О! радостно, но с оттенком превосходства, вы дававшим в нем старшего офицера, воскликнул этот полузнакомый человек. Здорово, старлей! Жив?
Здравия желаю, осторожно ответил Юрий, пытаясь припомнить, кто это. Жив.
Ну вот, а ты боялся! жизнерадостно воскликнул его собеседник, и тогда Юрий вспомнил его.
Была ночь, в развалинах что-то чадно горело, дымное небо было перечеркнуто светящимися пунктирами трассирующих пуль, время от времени где-то совсем близко ухали взрывы. Вспышки освещали стальные полушария касок и запрокинутые кверху полудетские лица с тревожно поблескивающими глазами и приоткрытыми
старательно тараща глаза. Сегодня мы провожаем в последний путь нашего боевого товарища Владимира Абрамовича Воробейчика, который на протяжении всей своей биографии служил эталоном честного российского я подчеркиваю: российского! бизнесмена. Побольше бы нам таких россиян Понимаешь, добавил он после короткой паузы, и все опять расхохотались. Эталонный россиянин Владимир Абрамович пошлепал губами, повернулся на бок, звеня бутылками, обнял мусорную корзину и затих, мирно посапывая.
Арцыбашев отхлебнул из фужера и поставил его на край стола. Он чувствовал, что пить ему больше не следует если, конечно, он не хочет провести ночь на полу собственного офиса в обнимку с Воробейчиком. В сущности, это было бы не так уж и плохо, но Евгений Арцыбашев знал, что сном на полу рядом с мусорной корзиной дело вряд ли ограничится: выпив лишнего, он попадал во власть какого-то мелкого демона, гнездившегося в самом темном уголке его души. У демона был скверный характер и богатая фантазия, что приводило к довольно печальным последствиям. Было время, когда Арцыбашев всерьез собирался обратиться к психиатру, но в конце концов силы разума возобладали, и он научился ограничивать себя в спиртном. Правда, в прочном сосуде его железной воли кое-где имелись незаметные глазу трещинки, сквозь которые время от времени просачивалось немного абсолюта, но по сравнению с тем, что случалось раньше, это были сущие пустяки.
Он поднес сигарету к губам и вдруг обнаружил, что в руке у него уже не сигарета, а трубка сотового телефона. Слева его толкали под локоть, а справа азартно шептали: Ну давай, звони, чего ты! Номер забыл, что ли?"
"Точно, подумал Евгений, на сегодня хватит. Я уже не в фокусе. Еще рюмка, и я ни за что не отвечаю.
Куда звонить? переспросил он.