Его доверие вселяло в нее уверенность в своей роли, роли избранницы Божьей. Так говорили все, кто видел ее.
В конце концов облик женщины стал темой ежедневных толков и пересудов на базарной площади. Все видевшие ее пытались выразить в словах свои впечатления, ощущение действительного присутствия Мадонны в этой церкви.
По вечерам народ собирался в траттории, и там тоже говорили только о женщине и о художнике в церкви. Я не разделял тогда возбуждения горожан и не имел никакого желания зайти в церковь.
Не удивительно, что однажды всем скопом решили пойти в церковь и все вместе взглянуть на женщину. Огромная толпа собралась и в возбуждении своем хотела разом прорваться в церковь. Как и следовало ожидать, художник потерял терпение и сердито собрал свои рисовальные принадлежности. Женщина закуталась в покрывало, и они вместе направились к своему жилищу. Они закрылись в доме и двое суток не выходили, пока Старейшины не послали гонца с письмом, в котором извинялись за происшедшее.
Отныне было решено ежедневно закрывать церковь на те часы, когда там работал художник. Позже мне стало ясно, насколько подобное решение было на руку Совету.
Не прошло и дня после принятия этого решения, как художник быт уже в церкви, работал с увлечением, и с ним были его женщина и ее младенец.
Между тем, любопытство людское не затухало, оно все возрастало. Теперь, когда эти двое шли в церковь и из церкви, горожане высыпали на улицу. Каждый хотел хотя бы одним глазком взглянуть на нее. Те, кто видел ее раньше, когда церковь была открыта для всех, и те, кто лишь наслышан был о ее красоте. Но они зря старались. Женщина торопливо проходила по улицам рядом с художником, и лицо ее было скрыто под покрывалом.
Тем не менее, а может, именно вследствие этого, пересудам о женщине конца не было. Только и обсуждали, что ее внешность и на базарной площади, и в других местах.
Вот почему все с таким нетерпением ждали окончания работы над картиной, а закрытые двери церкви и недоступное для чужих глаз лицо женщины будоражили умы и сердца горожан.
По воскресным дням церковь была открыта, как обычно, и народ, конечно, спешил туда. Но их ожидало разочарование. Подставка с картиной стояла в самом дальнем углу помещения и была покрыта тканью. Три крестика, начерченные мелом на полу, обозначали место, где стоит подставка, когда художник работает над картиной.
Никто не мог бы упрекнуть живописца в лености. Спозаранок он вместе с женщиной и ребенком отправлялся в церковь. И лишь с заходом солнца возвращались они в дом, в котором жили.
Для помощи по дому была приставлена одинокая женщина. Она-то и передала мне тот пакет, когда я наведался к художнику. Каждый день она ходила за покупками на базарную площадь. Готовила еду, подавала завтрак перед тем, как они отправлялись в церковь, и кормила ужином, когда они приходили из церкви.
Само собой, каждый хотел побеседовать на базарной площади с экономкой. Не может ли она что-то рассказать о художнике и его женщине? И вправду ли та настолько хороша собой, как рассказывают?
Но экономка не могла или не хотела сплетничать, твердила одно и то же: они почти не бывают дома, только едят и спят. Она, да, да, и впрямь красавица.
Экономка была не из тех, кто любит посудачить о других, она чувствовала себя обязанной защищать своих подопечных, к которым была приставлена.
И еще один вопрос, конечно же, вертелся у всех на языке, хотя никто не отважился открыто задать его: делили ли они ложе, художник и эта женщина?
Экономка упорно хранила молчание обо всем, что происходило в четырех стенах, но ее нежелание откровенничать только усиливало любопытство.
Надо бы пояснить, что такое поведение людей просто отражало напряжение ожидания, их скрытые надежды. Все в нетерпении ждали часа, когда состоится освящение их алтарной картины, их Мадонны.
Старейшины, наоборот, проводили время в бесконечных заседаниях. С того самого дня как в городе появился художник и его женщина, Старейшины выглядели несколько озабоченными. Открыто ничего не говорилось, не принималось никаких особых постановлений. Но горожане чувствовали тут что-то не так.
Наконец, в Совете решили не ждать, пока дело пойдет на самотек, поспешили взять все в свои руки. Определили нанести визит в церковь и познакомиться с ходом работы.
Художнику такое решение не очень пришлось по душе, но он не посмел перечить. Когда они прибыли, он продолжал работать как обычно, а Старейшины тем временем устремляли взгляды то на картину, то на женщину, причем больше на женщину.
Он сам рассказал мне об этом странном визите, когда я впервые встретился с ним в тот вечер в траттории. Когда я вошел, он сидел с мрачным
лицом и держал в руке бокал с вином. Во мне, признаюсь, тотчас же пробудился профессиональный интерес, и я спросил, не могу ли я составить ему компанию. Он кивнул головой, не особенно приветливо. Вначале его трудно было разговорить. Но постепенно он раскрылся, само собой, не без влияния вина. Тогда-то и стали видны его художнический темперамент и его юношеская наивная доверчивость.