Я почти физически ощущаю желание спрятаться или исчезнуть, когда что-то внутри сжимается от нехорошего предчувствия.
Оль, можно тебя на минутку?
45
Все серьёзные разговоры в нашей семье всегда ведутся в кабинете на первом этаже. Он просторный, с деревянными панелями, старым глобусом в углу и портретом дедушки над камином.
Дедушку я помню плохо, но даже через портрет от него веет той же суровостью, что и от отца. Бывший председатель городского суда, заслуженный юрист, профессор кафедры уголовного права в своё время он получил почётную медаль от городского совета «За преданность закону». Отец до сих пор хранит его знаки отличия, именные часы и фотографии.
Как дела на работе, Оль? звучит нейтральный вопрос, за которым скрывается гораздо больше, чем нужно.
Я бы предпочла начать с главного, но сажусь в кресло напротив и начинаю подыгрывать, оттягивая время.
Работа как работа. Бумаги,
заседания, проекты подозрений, согласования. Аналитиков по-прежнему не хватает. И, представь, в моём кабинете до сих пор не починили кондиционер.
А если без иронии?
Где ты услышал иронию? удивлённо выгибаю бровь. Приходится плавиться в тридцатиградусную жару, которая, с учётом солнечной стороны, превращает кабинет в баню.
Отец качает головой, а я вздёргиваю подбородок, ощущая в себе достаточно сил, чтобы держать удар. Не знаю, откуда это во мне, но, похоже, Устинов заразил меня своим упрямством тем самым, что не позволяет сдаваться даже в самых неудобных разговорах.
Про кондиционер не волнуйся, починят уже завтра, отмахивается папа, но тут же хмурится, будто вспомнив что-то неприятное. Мне тут одна птичка нашептала, что тебя собираются вывести из дела по «Форстреку». Без шума, без формальных решений. Аккуратно и как можно быстрее.
Я отвожу взгляд не потому что это шок, а потому что не люблю, когда кто-то опережает меня в информации о моей собственной работе. В висках пульсирует раздражение, постепенно превращая осуждающий голос в фон, который хочется просто выключить.
Интересная у тебя птичка, глухо говорю. С хорошим слухом.
У меня она не только со слухом, но ещё и с глазами, и с отличной памятью, отрезает отец. Особенно когда дело касается моей дочери. Или семьи в целом. Я, знаешь ли, привык держать всё под контролем.
Я не понимаю, к чему ты клонишь, произношу спокойно. Официальных уведомлений не было. Возможно, опасаются обвинений в предвзятости. А может, просто тянут время или проверяют реакцию.
А ты не предвзята?
Я контролирую ход расследования в рамках своих полномочий.
У тебя с ним роман?
Сердце спотыкается, сбиваясь с ритма.
С кем?
С Устиновым Александром Вадимовичем.
Этот вопрос повисает в воздухе, как перед ударом грома. На миг становится так тихо, что слышно лишь дыхание: прерывистое у отца, ровное, хоть и учащённое, у меня.
Мне двадцать восемь лет. Я достаточно взрослая, чтобы разбираться со своей личной и рабочей жизнью без вмешательства родителей.
Да хоть ты взрослая, хоть прокурор, хоть министр но ты моя дочь, и я имею право знать.
Спрашивай, как можно равнодушнее взмахиваю рукой.
Почему кто-то так заботится о твоей репутации? Может, потому что ты не так уж беспристрастна? А может, просто хочет замять конфликт до того, как он выйдет наружу? Или потому, что для фигуранта ты больше, чем просто сторона обвинения?
Ты сомневаешься в моей объективности? Докажи, требую я, глядя папе прямо в глаза.
Он моргает, точно ослышался:
Что?
Докажи, повторяю так же выдержанно и отчётливо. Докажи, что я кого-то прикрываю. Или что у нас отношения, из-за которых я не могу выполнять свои обязанности.
Папа остолбенело молчит примерно секунду, но мне этого хватает, чтобы увидеть, как в его взгляде что-то колыхнулось. То ли сомнение, то ли растерянность.
У тебя нет никаких доказательств, добавляю я, выпрямляя спину. Ни единого факта, что я совершила что-то противозаконное. Только твои догадки и слухи от птичек. У тебя открыт доступ ко всему. Найди хоть одну ошибку. Хоть одну причину для отвода.
Ты не понимаешь, что подставляешь не только себя, но и меня. Я изучил, кто он такой и, поверь, остался не в восторге. То, что Устинов ни разу официально не привлекался, не делает его чистым. Это лишь говорит о его осторожности и хитрости. Всё, что могло всплыть, либо гасилось на корню, либо уводилось из поля зрения. В том числе и люди. Я не позволю тебе связываться с таким мерзавцем. Ни как прокурору. Ни как женщине. Если он действительно хочет тебя защитить и вывести из дела будь добра, выйди. И держись от него подальше.
Я действую в рамках закона. И пока у меня нет оснований выйти из дела я остаюсь. Если они появятся, я поступлю по инструкции, а не потому, что кто-то этого требует. Даже если этот кто-то мой отец.
Он встаёт, подходит к камину и замирает боком к портрету деда. Плечи напряжены, одна рука на поясе, вторая сжата в кулак.
Папа не смотрит на меня и говорит сдержанно, но в голосе накапливается усталость:
Не забывай, кто ты. И чью фамилию носишь. Я вкладывал в тебя силы и ресурсы не для того, чтобы ты бегала по коридорам суда с глазами влюблённой дурочки. Белогорская не из тех, кто прогибается под первого встречного афериста и жулика.