Однако в ту пору, когда я призывал к умеренности, вы были чересчур воспламенены, чтобы внимать какому-либо увещанию, услышите ли вы меня сейчас, не знаю и посему повторяю: я опасаюсь, что нынешнее перемирие партий продержится недолго.
Вот почему я полагаю, что мне пора поведать о себе и о своих прошлых действиях, и намерен со всею ясностью и краткостью, какие мне доступны, рассказать историю тех нескольких многострадальных лет, когда по своему ли почину или по воле иных лиц я состоял на государственной службе.
Деловые неудачи удержали меня от дальнейших занятий торговлей; помнится, году в 1694-м купцы, с которыми я вел переписку за границей, и несколько иных у нас в отечестве предложили мне превосходное место торгового посредника в Кадиксе в Испании. Но Провидение, избрав меня орудием иного дела, внушило мне тайное отвращение к разлуке с Англией, вследствие чего я отклонил наивыгоднейшие предложения, требовавшие моего отъезда, и свело с влиятельными лицами страны с тем, чтобы я советовал правительству пути и средства по отысканию денег на нужды начавшейся тогда войны. Вскорости в ту пору я был за семьдесят миль от Лондона я получил без всяких просьб со своей стороны предложение быть учетчиком по сбору оконного налога, каковым я и состоял, пока мои наниматели оставались в своей должности.
Как раз в то время вышел из печати прескверный, мерзостный памфлет, написанный плохими виршами и принадлежавший перу некоего мистера Татчина, поименовавшего сие творение « Иноземцы», где автор, занятия и положение которого мне не были тогда известны, ополчался на особу короля, а после и на всю голландскую народность. Осыпав его Величество обвинениями в тягчайших преступлениях, от коих содрогнулся
бы и худший недруг государя, памфлетист завершал все сказанное гнуснейшей кличкой «иноземец».
Сие сочинение исполнило меня неистового гнева и побудило написать в ответ одну безделицу, которая была встречена всеобщим одобрением, гораздо большим, нежели я ожидал я имею в виду «Чистокровного англичанина». Как благодаря сему творению Его Величеству стало известно мое имя, как я был ему представлен, взят на службу и после не по заслугам награжден все это не имеет касательства до моего нынешнего дела, и если я об этом и говорю, то потому лишь, что никогда не упускаю случая выразить величайшее почтение, какое испытываю к блаженной памяти славнейшему и лучшему из королей, который удостоил меня чести и привилегии именовать себя не только государем, но и господином и был ко мне незабываемо добр и оскорбление памяти которого я никогда не допускал, если при том присутствовал, как не намерен допускать и впредь. Будь он жив, он не позволил бы, чтоб совершились все те несправедливости, какие мне довелось узнать.
Но, покарав нас за грехи, Господь призвал его к себе. Ради самих виновных я бы желал забыть, сколь неблагодарность, которую он испытал в стране, обязанной ему своим спасением и окончательным освобождением, по воле Провидения приблизила его кончину. И если я тут вспоминаю о прошедшем, то только чтобы побудить виновных иначе отнестись к тому, кто наделен такой же добротой и великодушием и кто нам ныне дан в монархи Господом и конституцией, в противном случае защитник праведных властителей воздаст неблагодарному народу по заслугам за обиды государей и ввергнет его в раздоры и беспорядки, к которым он влечется сам по своему безумию.
И я не могу не посоветовать всем виновным, справедливо выражающим сегодня радость по поводу воцарения нашего нынешнего государя, оглянуться на прошлое и вспомнить, кто первый, указав им путь к Ганноверской династии, склонил оставить в стороне папистскую родню из герцогов Савойских и Орлеанских, признать неоспоримое право парламента вводить ограничения в порядок передачи трона и утвердить прославленное положение Акта о престолонаследии, гласящее, что благо протестантского королевства не допускает возведения на трон государя-католика. Пусть не сочтут за труд припомнить, кто первый обратил их мысли к потомкам-протестантам из Ганноверского дома, и если на нашем троне восседает ныне протестант, то вслед за самим Господом мы тем обязаны королю Вильгельму. Нет надобности вспоминать во всех подробностях, как он исполнил это дело, как собственной персоной побывал в курфюршестве Ганноверском при дворе в Целле, как, возвратившись в Англию, не оставлял это своим особым попечением и, претворяя в жизнь задуманное, сам объявил народу славное имя Ганноверов и побудил парламент принять необходимое постановление, чем так надежно преградил дорогу Претенденту, что самые злокозненные планы якобитов не могли свершиться. Акт о престолонаследии, последовавшие вслед за тем другие парламентские акты, а также Уния с Шотландией, скрепившая сие решение навечно, доставили большое удовлетворение всем, кто знал и понимал случившееся, и освободили от страха перед Претендентом всех опасавшихся его прихода и резко против него настроенных. Свою уверенность, неоднократно мною выраженную, что якобиты никогда не смогут посадить на трон своего идола, я черпал из Акта о престолонаследии, что покажу в дальнейшем, и это мое убеждение было подтверждено бесчисленными последствиями сего Акта, которые я изложу далее.