У меня подгорают бедра, ночью будут болеть. «Надо сходить в горы за подорожником», думаю я.
Пахучие местные горы начинаются прямо за бухтой. Наверх, к лососевым ручьям, частоколом уходят реликтовые пицундские сосны, игривые лавровишни, мимозы, кудрявый каштан, рододендроны, а дальше, к суровым ущельям, самшиты и мрачные буки.
Там, в суровых ущельях, почти никто не живет, бродят серебряные волоокие рыси, трется в кизиле медведь, простреливает куница, серна цокает, пуганая, по белесым камням, а за камнем чего-то ждет тихая и незаметная кавказская гадюка.
Там же, в ущельях, разбросаны среди пихтовых чащ несколько пограничных застав и нет-нет, да и слышно издалека одинокую очередь.
Кудрявый лес, поворачиваюсь я к дяде Вачику, отхлебывая из своего стакана его вино. Лермонтов так про Кавказ говорил.
Дядь Вачик, примостив свою острую задницу в поддельных джинсах «Версаче» на теплые камни, затягивается «Элэмом» и чешет себя слева под мышкой. Он всегда так делает перед тем, как сформулировать мнение.
Лермонтов хороший был пацан, медленно выдыхает дядь Вачик. Уважаю.
Рядом две молодые увесистые отдыхающие, Люба и Галка, стягивают мокрые плавки, прикрывая друг друга полотенцами с надписью «Кока-кола».
Девушки знают, что мои оператор с водителем здоровенный грек с ломаным носом по прозвищу Гагр и угрюмый, но добрый Андрюха бывший грозненец без иллюзий и страхов наверняка сейчас смотрят на них. Хотя бы уже потому, что смотреть больше некуда. Не на меня же им, в самом деле, смотреть.
Это варенье, ты приколися, так и называется фейхуевое! слышится голос одной из девиц и ответный хохот обеих.
Дядь Вачик, поморщившись, отворачивается, опускает пониже к глазам синюю сетчатую китайскую кепку.
Солнышко машет розовым веером над вихрастой рощицей мушмулы.
А ведь скоро война, вдруг произносит дядь Вачик, щурясь на розовые лучи.
Здрасьте, приплыли, я наливаю себе еще вина в пластиковый стакан. С чего вдруг?
Дядь Вачик чешет себя под мышкой неожиданно долго.
Когда столько времени так безоблачно, всегда потом сразу война. Иначе в мире не будет гармонии, объясняет дядь Вачик и туго напяливает презерватив обратно на липкое горлышко.
Это было в 2001-м, когда санаторий Московского военного округа еще принадлежал
России и занимал лучшую бухту сухумского побережья.
Рассыпающиеся корпуса с полуголыми колоннами советской курортной архитектуры, водоросли на булыжниках пляжа, одичавшие на свободе магнолии и эвкалипты. Здесь, на линялых сатинчиках узких кроватей, без воды и удобств, в отсыревших каморках, оклеенных желтым в цветочек, растопыренных по сторонам пропахших кислым бельем коридоров, вперемешку ютились российские миротворцы, в сезон совсем нищие отдыхающие и, наездами, журналисты, которым некуда было в ту пору больше податься, ибо на весь город-герой Сухум телефонная связь была только в кабинете у президента, в спальне у министра обороны и у нашего дяди Вачика в радиорубке.
Днем дядь Вачик запирал свою рубку и уходил на городскую набережную, под платаны, играть в домино. Кому нужен днем телефон если что-то случится, и так все сразу узнают.
А нежными вечерами дядь Вачик садился на корточки перед рубкой и вслух грустил о былом:
Везде, где я жил, потом начиналась война, сообщал эвкалиптам дядь Вачик. Вот такой характер, что сделать.
Он чесал левую подмышку и добавлял:
А однажды со мной Джигарханян за руку поздоровался.
Война началась на следующий день. Аккурат когда мы упрятали в кофры штативы, выпили по последней с подполковником Вальком одним из командиров базы и уже было двинули в Сочи. И тут на тебе!
По двору санатория прошмыгнули с тревожными лицами два срочника-поваренка в грязных белых халатах поверх камуфляжа, потащили куда-то огромные алюминиевые бадьи, от которых несло подгоревшей тушенкой. У них под ногами крошился еще советский асфальт.
По алфавиту, я сказал, построились, а не по росту! орал подполковник, вышагивая под эвкалиптами в нашем дворике между рубкой и пляжем, про который вдруг неожиданно выяснилось, что это не дворик, а плац.
Солдаты пугались, не понимая, как это по алфавиту.
А ты что стоишь? гаркнул мне подполковник. В шеренгу, я сказал! и он обернулся к моим Гагру с Андрюхой.
Э-э-э, Валек, ты с ума-то не сходи. Мы гражданские тут, вообще-то, возмутилась я.
Какой я тебе Валек?! Товарищ подполковник меня называть, и только когда я сам обратился, понятно? Кому непонятно, покинуть территорию военной части! заорал подполковник, который с утра еще был Вальком, не говоря уже о том, каким безусловным Вальком он был ночью, когда дядь Вачик таки расщедрился на вторую десятилитровку и мы пели на остывающем пляже «Домой-домой-домой, пускай послужит молодой» и «Пусть плачут камни, не умеем плакать мы, мы люди гор, мы чеченцы» под одни и те же аккорды, потому что Валек других аккордов не знал.
Понятно? орал он теперь, возвышаясь надо мной своим багровым лицом со струйками красных сосудов в синих глазах.
Да понятно-понятно, чё, я встала в шеренгу, махнула ребятам, чтобы тоже встали. Куда же мы теперь денемся с базы, если война.