Почему именно во Владивосток, я не знал.
Может быть, потому, что ехать туда дольше всего?
Куда ты едешь? спросил меня человек в форме.
Я задал этот вопрос себе, и меня будто током ударило. Я молчал, потрясенный тем, что ехать-то мне НЕКУДА.
Кто ты такой? спросил он.
Ты пьяный? спросил он.
Тебе нехорошо? спросил он.
Эй, позвал он меня.
Я молчал, лишь смотрел на него удивленно.
Кто ты?! переспросил он.
Кто ты и кто я, сказал я медленно.
Я контролер, а ты? спросил он с издевкой.
Я? спросил я его медленно и недоуменно.
Ты, сказал он насмешливо.
«И правда, подумал я. Кто я?» Мужчина ждал.
Я поэт, медленно сказал я ему единственное, что меньше всего смахивало бы на ложь.
Встал на сиденье электрички, та тронулась, и я нараспев начал читать:
Я сел и, кажется, понял, чем буду заниматься в ожидании Владивостока.
Денис Епифанцев Джеймс
В витрине копошатся механические щенки. Они сделаны в ретро-стиле, у них иллюминаторы в медных боках: посверкивают вращающиеся шестеренки, крутятся колесики и вздыхают поршни. Щенки играют, встают на задние лапы, звонко тявкают. Старинные электрические лампы накаливания на витых шнурах освещают собачек желтым, как будто их слегка припудрили, светом.
Зимний день в Нью-Йорке.
Я кутаюсь в пальто и шарф.
На ногах широкие брюки и непромокаемые ботинки с мехом.
Под ногами платформа «Нью-Йорк»: где-то глубоко под этой мелкой сеткой вибрируют антигравы. Если замереть, можно почувствовать, как Нью-Йорк дрейфует в сторону Исландии.
Несмотря на ледяной ветер с крупицами льда, которые шлифуют лицо, если идти против; на холод, который забирается под пальто и свитер, как руки насильника, и обжигает спину Несмотря на это, мне кажется, будто я счастлив. Определенно счастлив. Ну, задумайся,
какое это удовольствие чувствовать. Какая это радость иметь тело.
Я пытаюсь глубже спрятаться в шарф, щетиной цепляюсь за складки и ловлю ноту парфюма, который нанес полчаса назад в магазине. Чувствую прикосновение шерсти свитера к спине и плечам. Чувствую, как ткань штанов, подчиняясь порывам ветра, обнимает ноги. И обувь мягкая и податливая не пропускает холод. Ноги в этом холоде кажутся обжигающе горячими.
Чувствую, как бьется сердце: гонит кипящую кровь от ног вверх к озябшей спине, а холодную от головы вниз чтобы там ее согреть.
Мне тепло, хорошо. Я специально замираю перед витриной, дабы этим внутренним взглядом осмотреть тело, осознать его. Не витрина мне интересна мое отражение в ней.
Я провел последние двадцать лет в диком космосе. Андроидом работал на «Европе». Когда-нибудь мы обязательно пробьемся и узнаем, есть ли там жизнь под этой толщей льда: ну эти фантастические киты, что живут там уже миллионы лет, или их хитиновые покровы, или остатки их цивилизации. Когда-нибудь.
Обязательно.
Но не сегодня.
Сегодня у меня отпуск.
Или так я решил, что пора уже вспомнить, ради чего я все это делаю.
Двадцать лет в диком космосе, в теле андроида: можно забыть, зачем ты на это соглашаешься. Все же знают, что секс прежде всего тело, а когда твое сознание перенесли в машину, у которой нет желез, гормонов и всего такого электроны не заменяют тестостерон, ничего не отвлекает от работы. Двадцать лет ты только и делаешь, что считаешь, прогнозируешь, анализируешь. Ты избавлен от лишнего, от всего слишком человеческого, ты думаешь о том, как сделать то или это, как оптимально распределить усилия. Экономика. Прагматика.
За двадцать лет, что ты был машиной, очень легко забыть, зачем ты на это соглашался.
И я тушу окурок о его грудь. Левую грудь. Пониже ключицы. Он не смотрит на меня. Молчит. Его лицо чуть подернулось судорогой.
Выбирая между всеми удовольствиями обитаемой Вселенной, я решил вернуться на Землю. Транснейронный перенос сознания занял чуть меньше часа, благо тело было заказано заранее, Костя позаботился об этом. Я не совсем уверен, будто это то, чего я хочу. Мне кажется, Костя воплотил свои фантазии: почти два метра ростом, широкие накачанные плечи, узкие бедра блондин с зелеными глазами.
Я бы предпочел быть брюнетом с простыми карими глазами, ниже ростом и более худым, но уже не стану спорить. Ждать новое тело не долго, но слишком долго для меня внутри что-то свербит, пульсирует. У машины, конечно, ничего такого не бывает, но что-то же я чувствую
После всех этих лет в космосе, когда я был андроидом, когда ощущений нет, все эти чувства, это тело, кожа, пальцы, которые обжигает стаканчик с кофе, купленный в Starbuckse, и ледяной ветер, волосы, мех, шерсть, свитер Какое это удовольствие иметь тело!
Я смотрю на себя в витрине. Этому телу двадцать лет.
Зимний день в Нью-Йорке. Тусклый.
Небо затянуто серыми тучами.
Я смотрю на собачек в витрине.
Девочка.
Девочка в пальтишке и шапочке, как будто уменьшенная копия мамы: это из-за того, что на ней такое же пальто, как и на матери, стоящей рядом, только маленькое, прижала руки и лицо к холодному стеклу. Она задыхается от восторга, оставляя на нем белое, быстро исчезающее дыхание.