Но характер! Крошечная, смуглая, черноглазая пигалица изводила нежную, слабую мать. На раз выбивала тарелку с ненавистной кашей, с недетской силой швыряла бутылку с овощным супом, носилась по дому как угорелая иди догони! Резким рывком открывала все ящики гарнитура и письменного стола и в долю секунды вываливала на пол их содержимое.
Не ребенок, а бесенок! к вечеру плакала уставшая Катенька.
Не знали покоя и по ночам, дочка требовала то воды, то хлебушка, то компота, то сказку, а то и песенку.
Жену профессор жалел, да и ему самому доставалось, но он был уверен, что дочка растет гениальной, а что характер так у кого из неординарных людей он простой?
Катенька поняла, что снова беременна, когда старшей было два года.
Это невозможно, повторяла она. Саша, я не справлюсь! С такой, как Юля, рожать второго? Нет, ни за что! Это самоубийство.
Значит, возьмем няню! Няню и домработницу.
На какие, позволь спросить, шиши? Профессор впервые видел недобрые огоньки в прекрасных глазах жены. Ты столько не зарабатываешь.
Это была чистая правда. Сидели на голом окладе. А как писать статьи после бессонных ночей? На это не было ни сил, ни времени. Он и на лекциях еле держался, так бы и рухнул на огромный стол.
Вдруг профессора осенило:
А твоя мать?
Катенька задумалась. Это был выход. Но как мама бросит отца и работу? Да и вообще согласится ли? У нее своя жизнь, дом, огород. Как все оставить? Катины родители жили в Подмосковье. Сельская интеллигенция, оба работали в школе, мама учитель биологии, отец преподавал математику.
Как выдернуть их из привычной среды? И вообще имеет ли дочь на это право?
Сомнений, как и тревог, было полно, Юлька чудила с удвоенной силой. Но живот рос Ниточкины мечтали о мальчике.
Саша, говорила Катенька, я боюсь. Если такая девочка, каким же будет мальчик?
Переезжать в Мансуровский теща отказалась наотрез: «Нет и нет, не обсуждается. У меня муж, работа, огород. Вы, Александр Евгеньевич, человек взрослый, недобро усмехалась она, вот и отвечайте за свои действия». При слове «действия» она мрачнела. И все-таки немного успокоила пообещала забирать старшую на праздники и каникулы, и на этом спасибо.
Зато становилось понятно, в кого Юлька характером разумеется, в бабушку.
Долгожданный
мальчик не получился, а получилась вторая девочка. Маша, Маруся. Тихая, беленькая, нежная, копия матери. Профессор от девочки не отходил.
Маруся исправно ела, спала по ночам, пошла после года, заговорила к двум и на гения была непохожа обычный ребенок. Обычный, зато утешение. А ласковая обнимет ручками за шею и что-то там напевает, укачивает. Боялись, что Юлька, с ее-то характером, станет ревновать к сестре. Но, как ни странно, Юлька Марусю спокойно приняла и даже стала о ней заботиться бегала проверять, спит ли, пугалась, если сестричка хныкала, а уж если та заболевала, тут же начинала требовать врача.
В июне Юльку сдали бабушке с дедушкой. Стали спать по ночам, нежно любить друг друга, гулять по Москве, сидеть на лавочке, бродить по набережной.
Тополиный пух залетал в распахнутые окна и, медленно и осторожно кружа, приземлялся на старом паркете.
Маруся играла в манеже, а молодые родители пили болгарское сухое вино. Красота!
То лето в Москве было жарким.
Вечерами, когда спадала жара и становилось легче дышать, выходили на прогулку. Маруся засыпала тут же, а они, устав от долгой ходьбы, садились на лавочку, и Катенька клала голову на мужнино плечо.
Это было счастливое лето. В августе у профессора намечался отпуск. Ах, как хотелось куда-то поехать, хоть куда все равно! Решили на Волгу, в пансионат. С Маруськой не страшно не дочка, а ангел. Но ехать без старшей неловко и неправильно, переживала молодая мать.
Хотя, Сашенька, вздыхала она, если честно, я Юльку боюсь.
Катя не проснулась в день отъезда. Уже канючила спокойная Маруся, требуя чистых трусишек и утренней каши, но никто на нее не реагировал. Счастливый от предвкушения отпуска отец спал крепко и сладко. Когда же он открыл глаза, то очень удивился его любимая еще в постели! Тактичная младшая дочь, требуя завтрака, в голос орала, а Катенька все спала. Он осторожно потряс ее за плечо, она не реагировала.
«Наверное, вчерашнее вино», подумал профессор и потряс Катю сильнее. Она не реагировала. Он развернул ее к себе и все понял.
Катя была мертва.
И тут профессор завыл. Страшно, по-волчьи, не думая о дочери, которая от испуга тут же замолчала.
Сколько он так просидел на краю кровати, где лежала его мертвая Катенька, час, два, три? И вдруг очнулся дочка! Измученная и заплаканная, опухшая и красная, сто раз описанная и обкаканная, Маруся спала.
Он схватил ее, прижал к себе, снова завыл.
Разбуженная Маруся разоралась.
Потом он неловко мыл ее, менял одежду, дрожащими руками дал пару сухарей и стакан молока и сел рядом, в ее комнате, не решаясь войти в спальню, где лежала жена.
Вскрытие показало оторвавшийся тромб.
Профессор плохо понимал, что происходит. А точнее, не понимал вовсе. Но в голове стучало: «Надо заняться похоронами. Надо позвонить теще. Надо позвонить еще кому-то. Надо все организовать. Но как?» Как он хоронил своих родителей? Он не помнил. Он вообще ничего не помнил.