Ну, и?.. Пошла! крикнул Сулимов на овчарку, прыгнувшую передними лапами на край койки. Ишь, обрадовалась! Дальше!
И я бы очень просил вас предоставить мне какую-либо другую работу.
Так, отчеканил Сулимов, ну, а вы что хотите?
Да я просто пришел вместе с ним, ответил я. Хочу лишь подтвердить, что ему действительно очень тяжело на сваебойной
работе.
А на тачку оба не хотите? улыбаясь, спросил Сулимов. По какой статье осуждены?
Пятьдесят восемь, пункт десять, ответил Всеволод Федорович.
А-а Нет, другой работы для вас не найду. Говорю тачку могу вам предложить. Не устраивает?
Мы молчали.
Уведите, скомандовал Сулимов конвоиру.
Митька Пан, узнав о постигшей нас неудаче, сказал, что лучше всего, когда жить в лагере делается невтерпеж, это удрать. И предложил нам составить ему компанию. Мы отказались.
На другой день мы снова крутили ворот. Ефимыч все чаще кашлял и приседал порой на краешке копра.
В гроб пора, Ефимыч, в гроб пора, утешал Голубев.
Я и сам знаю, что пора, соглашался старичок, да вот Господь Бог чегой-то все бережет.
Ничего, ничего, время подойдет помрешь, стругая палочку, продолжал десятник, я уж восьмой год в лагере, я много таких, как ты, видел, всех схоронили потихоньку.
А скольких ты, Голубь, загнал в землю? осведомился Митька Пан.
Про то никто не знает, усмехнувшись, ответил Голубев.
К полудню забили три сваи. После обеда все спустились к речке и стали подносить новые сваи к копру. Ночью прошел дождь, и погода целый день хмурилась. Мокрая земля не просыхала.
Все девять человек, включая и Колю, несли тяжелое бревно. Четыре новых сваи уже лежали возле копра. Подниматься в гору с такой ношей было очень трудно. Все напрягали последние силы. Командовал Митька Пан.
Так так, братва. Еще немного так Ефимыч, не сдавай. А еще лучше отойди с-под бревна к чёртовой бабушке все одно толк от тебя не великий Всеволод, перемени плечо, а то башку свернет, когда бросать будем Иван, не хитри. Чего плечико опускаешь? Все несут, значит, и ты неси Здоровый, а норовишь, как бы за чужой счет Смотри на Ефимыча Дохнет, а прет Ну, осторожней, черти Бросаем! Раз! Два Три!
Бревно полетело.
Всеволод поскользнулся на сыром суглинке и упал, далеко откинув правую руку. Ладонь уперлась в лежащую сваю. Бревно грохнулось и придавило Всеволоду пальцы.
О-ох! тихо вскрикнул он.
Наступила тишина. Все растерялись.
Чего смотрите? закричал Митька Пан. Подымай!
Мы схватились за бревно и приподняли. Я выдернул руку Всеволода. Четыре пальцы были сплющены. Из-под ногтей неторопливо сочилась кровь. На наших глазах кисть синела и пухла все больше и больше. Всеволод лежал на боку молча, не поднимая головы. Очки упали, и было странно видеть его профиль без очков.
Сережа, тихо позвал он.
Я наклонился.
Кончено? Руки нет?..
Я молчал.
Подошел конвоир.
Надо бы того к фельдшеру его отправить, сдвигая на затылок фуражку и отдуваясь, негромко предложил он.
С насыпи, побросав тачки, бежали заключенные.
Всеволод Федорович поднялся и сел. Странно улыбаясь, он взял левой рукой правую и положил изуродованную кисть на колени.
Играть, пожалуй, не сможешь, огорченно произнес Митька Пан.
Всеволод Федорович посмотрел мне в глаза. Я никогда не забуду этот страшный, удивленный взгляд.
Идти можешь? спросил конвоир.
Покачнувшись, Всеволод Федорович встал с нашей помощью.
А отчего же и нет? спросил он.
В сопровождении подошедшего второго конвоира и мальчика Коли, он нетвердо пошел к лагпункту.
Я смотрел на его сгорбленную, высокую фигуру и думал о том, что хорошо бы забраться на самый верх копра и броситься оттуда вниз головой, чтобы не видеть больше этих бесконечных человеческих страданий на терпеливой русской земле.
Осенью сырым туманным утром Митька Пан зарубил топором десятника Голубева и убежал в тайгу.
Воспитатель
Едва только скрылся в кустах можжевельника стеганый бушлат десятника Рублева, как мы, словно по команде, побросали ненавистные нам тачки и в одну секунду сгрудились у догоравшего костра. Вооруженный конвоир проследил за нами прищуренным взглядом и снова принялся за свое любимое занятие жонглирование тремя камешками. Его дело смотреть, чтобы заключенные не убежали, а работают они или не работают, это его не касается. Подгонял в лагере хватает и без него: начальники лагпунктов, их помощники, прорабы, десятники, нарядчики,
коменданты, воспитатели.
Мы протянули озябшие руки к костру, но поблаженствовать долго не пришлось.
Внимание! Гришка Филон идет! скомандовал семнадцатилетний вор-карманщик Сом.
Из леса спрыгнул в песчаный забой маленький, тонконогий человек в кожаной порыжевшей куртке и еще издали тенорком закричал:
Отдыхаете, граждане заключенные? А работать кто Гришка Филон был лагерным воспитателем. В прошлом «тяжеловес» и «мокрушник» (бандит и убийца), теперь он возглавлял на лагпункте культурно-воспитательную часть.
Изумительное изобретение это воспитатель.
Гришка Филон, как и мы, был заключенным, но почти пятнадцатилетнее пребывание в тюрьмах и лагерях с короткими перерывами жизни на воле научило его сразу же пристраиваться в лагере на теплых местечках. Работа воспитателя одна из самых легких на советской каторге. Воспитатель имеет много преимуществ: он физически не трудится, получает самое лучшее питание, ему почет и взятки и большие шансы на досрочное освобождение. К этой «весьма ответственной» должности допускался только «социально близкий элемент», как называют уголовных преступников чекисты, и ни в коем случае (упаси боже!) не «политические». Правда, есть один минус в этой должности: жулик, раз побывавший в воспитателях, объявляется блатным миром вне закона, он считается изменником и в один прекрасный день его могут убить. Гришка Филон знал это и заискивал перед жуликами.