Дверь в светлицу отворилась. Вошла Петровна, она была озабочена, расстроена до того, что не заметила даже Марьюшки. Подойдя к сундуку, она отворила крышку и начала рыться в нем, откладывая в сторону лучшие наряды Марьюшки.
Девушка смотрела на нее, едва удерживаясь от смеха, наконец не выдержала и фыркнула. Петровна вздрогнула и оглянулась; при виде своего дитяти она присела на корточки и ласково-любовно поглядела на свою вскормленницу.
Что это ты, Петровна, наряжать, что ли, меня собираешься, где ты пропадала? спрашивала Марьюшка, продолжая смеяться.
Петровна насупилась и вздохнула.
Ты что это, словно сердишься? приставала к ней Марьюшка.
Какое, дитятко, сержусь? В толк ничего не возьму. Затевают что-то недоброе; старухе ничего не говорят, словно чужой. Все таятся При добром деле чего бы, кажись, таиться! ворчала Петровна, стряхивая слезы, набежавшие на ее старческие глаза.
Марьюшка смутилась. Она горячо любила свою мамушку Петровну, ее горе всегда тяжело отзывалось в сердце девушки. Марьюшка подбежала к ней, обняла ее, заглянула в глаза.
Что такое, голубушка Петровна? Кто тебя обидел, скажи? заботливо заговорила она.
Кто ж меня, холопку, может обидеть? Нешто я человек? Отслужила свое, вскормила, выходила тебя и будет! Пора и честь знать старой! Не смей и спросить, что они над моим дитятком затевают, расплакалась старуха.
У Марьюшки набежали на глаза слезы и повисли на длинных ресницах; она нетерпеливо сморгнула их. Одна, назойливая, упала на щеку и покатилась по розовому личику.
Господь с тобою, мамушка, что такое, скажи! в тревоге спрашивала Марьюшка, а голос дрожал, печаль слышна была в этом дрожащем голоске.
Обхватила старуха стройную талию девушки, прижала к себе; старая голова ее припала к плечу Марьюшки, а слезы так и льются ручьем. Всхлипывает старуха как-то жалко, беспомощно. Не выдержала и Марьюшка; обхватила голову своей мамушки, целует ее, ласкает, а сама тоже заливается слезами.
Ну, давай, дитятко, одену тебя, заговорила старуха, немного придя в себя. Чай, боярин сердится.
Зачем одеваться, Петровна? дрогнувшим голосом спросила Марьюшка.
Откуда мне знать? Велели одеть, ну, значит, и одевайся.
Не стану я одеваться, ни за что не стану! раскапризничалась Марьюшка.
Как не станешь, коли приказано!..
Кто приказал? Зачем? Да говори же, Петровна, голубушка! чуть не плача взмолилась Марьюшка.
Спала ты еще, начала Петровна, меня позвали вниз: смотрю, сидит там твоя бабка Желябужская. «Одень, говорит боярин, Марьюшку да сошли вниз». «Зачем же это?» спрашиваю я. «Не твоего ума, старуха, это дело», говорит боярин. А сам таково грозно поглядел на меня, что я насилу ноги свои старые унесла.
Марьюшка побледнела.
Мамушка голубушка неужто ж меня опять во дворец поведут? с отчаянием, трясясь всем телом, спросила она.
Знать, туда, дитятко.
Марьюшка заплакала и беспомощно упала на скамью. Вспомнилось ей, как недели две тому назад ее тоже бабка водила в царские хоромы, вспомнилось и кровь застыла у нее в жилах. Привели ее туда, а там уж много девушек; выбрали из них около сотни, в том числе и Марьюшку, выбрали и увели их в другую светлицу,
да и давай там измываться над ними, позорить их, уж такого позора никогда, знать, не повторится; не рассказала об нем Марьюшка Петровне даже: оголили ее девичье тело, рубаху даже сняли, пришла повитуха и давай рассматривать ее. При одном воспоминании Марьюшка горела от стыда, голова кружилась у нее, она не заметила даже, как Петровна одела ее.
Уж и хороша же ты, дитятко, господи, как хороша, говорила Петровна, глядя на нее, если тебя во дворец поведут, быть тебе царицей.
«Опять, чай, позорить начнут», подумалось Марьюшке, и яркий румянец окрасил ее лицо, на глазах заблестели слезы.
А что думаешь, дитятко, вчерашнее-то гаданье в руку, ведь суженый-то Михаилом назвался встрепенулась старуха.
Так что ж?
А царя-то как зовут? Михаилом, чай!
Марьюшка грустно улыбнулась.
Ну пойдем вниз, снова упавшим голосом заговорила Петровна, пора нет, погоди, дитятко, дай я перекрещу, благословлю тебя
Старуха перекрестила Марьюшку и принялась целовать ее, а у девушки на душе стало так жутко, страшно; сердце тоскливо сжалось, словно беду почувствовало, да и как не беду, коли ее снова, боже избави, такой же сором ожидает, как и в прошлый раз.
Ну пойдем, небось заждались, проговорила наконец Петровна, отрываясь от девушки.
На пороге Марьюшка остановилась, оглядела кругом тоскливо свою комнатку, словно навек прощалась она с ней; слезы невольно набежали на глаза, но она сморгнула их, провела по-детски по глазам рукой и стала вслед за Петровной спускаться вниз по лестнице.
Отец с бабкой с ног до головы внимательно осмотрели девушку и остались вполне довольны.
Ну, надо присесть, заговорил Хлопов.
У Петровны подкосились ноги, словно навсегда приходилось ей прощаться со своей Марьюшкой.
Ну, господи благослови! крестясь и вставая, сказал Хлопов, начиная класть земные поклоны. За ним начали молиться все.
Теперь надо благословить тебя. Не на шуточное дело идешь, продолжал отец, вынимая образ из божницы.