Прошло три года, вздумалось боярину зайти раз к обедне в Никитский монастырь. Отстоял он почти всю службу да глянул нечаянно налево и онемел: опять перед ним эти глаза, только глаза не ребенка, а расцветшей вполне девушки. «Не наваждение ли это! было первой мыслью Михайлы. Да нет, она, она других таких глаз, другой красоты не может быть; это она, моя деревенская девочка Марьюшка». Забыл боярин и про службу, и про власть свою, про все в мире.
В это время он был простым смертным, преклоняющимся перед женской красотой. Как посмотрел он тогда на Марьюшку, так и не сморгнул ни разу, глядя все на нее, а она, спокойная, невозмутимая, усердно осеняет себя крестом и кладет поклоны Кончилась служба, и Марьюшка, потупив глаза, ни на кого не глядя, вышла из церкви и пошла с Петровной домой. Боярин бросился следом, дошел до ее дома и убедился вполне, что это его деревенская девочка, так как дом принадлежал Хлопову.
С этих-то пор и стал боярин так богомолен, стал ходить в Никитский монастырь. И доволен был и весел, когда удавалось ему увидеть Марьюшку, и возвращался злым, когда, простояв всю службу, он не видел ее.
Но нынче боярин был сам не свой; до этого времени она не бросала на него ни одного взгляда, а нынче заметила да еще рассматривала знать, не противен.
«Завтра же пойду в Вознесенский монастырь к матушке, подумал боярин, расскажу ей, пусть благословит, а там и за сватовство. Хлопов-то будет рад, что ему еще, какого жениха нужно такого, как я, и не найти ему вовек, да и выгода немалая, посажу в приказ, поди, как наживется только вот матушка, пожалуй, упрется, с ней ничего не поделаешь, кремень-женщина Эхма, кабы руки-то были развязаны, не то бы было! Что ей? Заперлась в монастыре, отказалась от мира, знала бы молилась да постничала, так нет нужно в мирские дела мешаться Худородная, скажет, тебе нужно боярышню или княжну какую на кой они мне прах! Другой жены, как Марьюшка, не найти мне, поглядела бы она на нее»
Он закрыл глаза, но Марьюшка не оставляла его. Вот она входит в горницу, ресницы стыдливо опущены, на щеках горит румянец, идет она легко, свободно, словно плывет по воздуху, подходит к нему все ближе и ближе вот остановилась, взглянула на него так нежно, так ласково нагибается розовые губы полуоткрыты он чувствует ее горячее дыхание, чувствует, как по его лицу скользят ее упавшие мягкие, шелковистые волосы он быстро протягивает руки, хочет схватить ее, прижать, обнять горячо-горячо, открывает
глаза, но в комнате так пусто, темно Тоскливо падают руки, грустно он обводит глазами комнату и снова закрывает их, и снова мерещится ему Марьюшка.
В окно забрезжил свет; в горнице становилось светлее и светлее. Так и не удалось уснуть боярину. Лицо его от бессонницы было желто, под глазами темные круги, словно после тяжкой болезни.
«Сегодня хлопотно будет во дворце праздник. Царя поздравлять будут, раздумывал боярин. К матушке не успею ли сходить? Только рано теперь, небось и ворота заперты».
Он оделся и начал ходить по комнате, придумывая, как бы ловчее приступить к матери.
А на дворе сделалось совсем светло, наступил день. Народ закопошился на улице; послышался удар колокола.
К ранней, прошептал боярин. Матушка теперь в церкви.
И он снова начал мерить шагами комнату; но не стерпел вышел на улицу.
Глава III
Ну, что ж говорят? спросила ее, глядя исподлобья, мать Евникия.
Говорят, рвет и мечет, на стенку просто лезет, отвечала, скромно потупив глаза, Феодосия.
Чего ж ей рвать? Царь исполняет обычай, нельзя же ему презирать отцовские да дедовские обычаи! Так исстари заведено, он человек внове, на него во все глаза смотреть да следить надо Вот Гришка вздумал своевольничать, да что вышло.
Говорят, ей не хочется, чтобы царь сам выбирал себе невесту, а чтобы с ее позволения. У нее, вишь, и на примете есть какая-то боярышня.
Какая такая?
Не знаю.
Постарайся узнать непременно, заметила Евникия.
Наступило молчание.
Что ж, может, он и эту облюбованную боярышню выберет, начала снова Евникия, а не по сердцу придется, что делать, возьмет другую, мешаться в это дело не след, она монахиня. Опять и то: царь волен выбирать, кого ему хочется. Ведь ему, а не ей придется жить с женой.
Может, обидно, что другая царица на Москве будет, молодая, а то она до сих пор себя царицей величает, лукаво промолвила Феодосия, метнув в сторону глазами.
Усмешка пробежала по лицу Евникии.
Царица! Царица! проговорила она как бы про себя. Ох, грехи, грехи! Нужно будет поговорить с ней.
Можно уйти мне, матушка? спросила келейница.
Иди, Федосьюшка, с богом, отпустила ее Евникия, нужно будет, я позову.
Феодосия отвесила, по-монастырски, поясной поклон и неслышными шагами вышла из кельи.
Разговор шел о великой старице, инокине Марфе, как тогда называли мать царя Михаила Феодоровича, женщине крайне самолюбивой, любившей власть, имевшей грамадное влияние на сына, желавшей забрать в свои руки не только власть, принадлежавшую сыну, но и вместе руководить самою душою, жизнью сына-царя. Разговор шел о смотринах царем невест, которые должны были состояться через несколько дней. Марфе хотелось, чтобы царь женился не по влечению сердца, не по своему выбору, а на той, которую она укажет ему. Но как ни властолюбива была Марфа, она, сама того не замечая, подпала совершенно под влияние хитрой и не менее властолюбивой, но более ловкой матери Евникии, чем и объясняется могущественное временщичество Салтыковых.