И как вам в том фильме игралось? Роль по давним временам была не из обычных.
Сценарий был написан как боевик. Но так играть я не согласился. Мне показалось, что важнее показать
человека, который действительно пережил большие потрясения. Был разведчиком, его поймали, посадили в тюрьму, потом обменяли, и он вернулся. История трагическая. Играть мне было интересно. И мы стали менять сцены, которые были в сценарии. Стали снимать отдельными кусками не то, что написано, а то, что я предлагал: не героическую ситуацию, а судьбу пострадавшего человека, которому трудно, который еще не знает, что его ждет после возвращения домой. Это ближе к жизни и правде. В «Мертвом сезоне» мне было очень хорошо играть: режиссеры сильные, партнеры тонкие. И героический сценарий мы переделали в человеческий. Был даже момент, когда после просмотра отснятого материала руководство «Ленфильма» хотело закрыть картину, а меня с роли снять.
Но почему?
Дескать, я не героический тип, а простой человек, которого народ не полюбит. Художественный же совет решил оставить все как есть. И потому я вспоминаю «Мертвый сезон» с удовольствием. А был там Абель или Лонсдейл, меня не интересует. Все равно после возвращения на Родину они были засекречены.
С ТАКОЙ ДОЧКОЙ МОЖНО СМЕЛО ИДТИ В РАЗВЕДКУ
Если единственная дочь похожа на отца, то это вполне естественно. Однако Эвелина Вильямовна, как мне кажется, напоминает полковника Абеля не только внешне.Ее ирисы растут даже за забором. А перед небольшим деревянным домиком целые островки цветов. Хрупкая, невысокая женщина холит своих любимцев нежно и со знанием дела. И пусть не сбылась мечта побывать в ботанических садах разных стран. В этой непростой жизни дочери разведчика была уготована роль, которую я бы назвал так: терпеливое благородство.
Эвелина Вильямовна, вы извините, но уж расспросить вас я попытаюсь как следует. И не слишком сердитесь, если затрону сюжеты, для вас, очевидно, запретные. Хорошо?
Был период, когда отец встречался с кем-то из писателей. И домой приезжал раскаленный. Он никогда не рассказывал, о чем они говорили, потому что к нам это не имело отношения, но раздражение и чертыхание имели место быть.
Тогда я начну даже с еще более осторожного, чем наметил. Кем вы работали?
Всю жизнь редактором. В «Прогрессе», потом 12 лет в ЦАГИ, переводчиком английского в АПН, последние годы в «Новом времени». И в 84-м ушла на пенсию.
Эвелин, и со своим знанием английского вы нигде не были и никуда за рубеж не ездили?
Но сейчас я, наверное, могу поехать. Да, мне хотелось поездить по ботаническим садам мира. Но в Штаты почему-то не тянет, даже совсем нет.
Это обида за отца?
Не знаю. Нет. Хотя, может, и да. Мне там далеко не все нравится. А раньше понимала, что не надо мне никуда ездить и не надо даже пытаться. Для меня был ясен вопрос: есть вещи, которые мне недоступны. Купить загранпутевку и поехать нельзя.
Такая жизнь в семье разведчика-нелегала вне зависимости от того, в Москве он или где-нибудь далеко, откладывала на вас определенный отпечаток. Вы все время оставались и даже сейчас остаетесь частью какой-то цепочки, разорвать которую сложно.
Считала, что в этом и смысла никакого нет. Я, можно сказать, родилась в этой ситуации, в ней росла, развивалась и поделать тут ничего не могла. Да, наверное, было бы проще, если бы папа работал инженером, художником. Возможно, я тогда была бы другим человеком.
Чего-то в своей жизни вы были все-таки лишены, правда?
Однако от того не страдала. Хотя да, были неудобства, и на жизни моей это сказалось, особенно в том плане, что я не очень охотно заводила контакты.
Избегали их чисто подсознательно?
Не могу судить, как складывалась жизнь у других детей, а меня мама учила много не говорить.
И когда поступили в Московский иняз, друзей тоже не заводили?
Нет, я мало с кем общалась, близких подруг не было. Был, правда, один парень, одна девочка мы играли в шахматы.
А ваш муж догадывался, на чьей дочке женился?
Ну, более-менее. Когда выходила замуж, я сочла нужным поставить его в известность. В этом смысле мой бывший супруг был вполне лояльным человеком, вел себя достойно. Но вопрос в другом. Когда отец с 1948 года находился там, здесь у нас было столько сложностей. Заявлялась на дачу комендантша поселка и стращала маму: «Мы все равно выведем вас на чистую воду. Скрываете, что муж репрессирован». Или приходили, говорили, что папа вовсе ни в каких не командировках, что у него вторая семья, дети. Это вызывало у меня одну реакцию: смотреть на них и вообще не замечать. Ничего я им возразить не могу. Потом, они великолепные психологи и понимают, что я вру. Вы полагаете, после таких эпизодов желания общаться с населением у меня прибавлялось?
Что вообще вы говорили людям?
Что отец в командировке. И тут же: а где? А в какой? Или, когда папы уже не стало, сюда пришел настырный такой мужик: «Я все о вашем отце знаю. Он был лучший агент-двойник во всем мире». Наглая рожа. Я была готова его просто избить.
Эвелин, что если обратиться к воспоминаниям, вероятно, более милым совсем детским? Я недавно узнал, что в 1935 г. отец взял с собой вас и маму в свою вторую и тоже нелегальную командировку. Страна назначения обозначена как-то глухо: была в ту пору нам недружественна и въезжали вы в нее через Бельгию. Вам было 6 лет, и о том периоде что-то да помните?