Видно было, что от взрыва Степного волка отделяли какие-то крохи, доли мгновений. Ясно, что со стороны эта ситуация была до крайности похожа на банальный
шантаж. И очень не хотелось бы, чтобы хан чувствовал себя «загнанным на флажки», прижатым к стенке.
Не так давно, Шарукан, я велел схватить и посадить в яму митрополита Георгия, продолжал Всеслав, глядя на замершего снова в удивлении собеседника. Не знаю, ведомо ли то твоим людям. Грек замарался в паскудных делах. Брать деньги за то, чтобы позволять другим говорить с Новым Богом в Его же доме меньшее из его преступлений. Будто бы Бог слышит слова, обращённые к нему, только под золотыми куполами, а стоит выйти из-под сводов храма тут же глохнет?
На лице князя отразились искренние недоумение и даже доля брезгливости.
Его руками, за ромейское золото были наняты убийцы, чтобы расстрелять и сжечь мою жену и сына.
Хан не сводил глаз с лица Чародея, которое при этих словах сделалось жёстким и хищным, как у древних каменных изваяний степных Богов-воинов. Такое не сыграть, и Шарукан чуял это. Как и начавшийся от звука княжьего голоса танец волосков на руках и загривке.
Я наказал убийц, хан. Накажу и паскуду Георгия, как только узнаю всё то, что знает он сам, губы Всеслава поднялись в оскале, от которого танец на спине и руках Степного волка превратился в дикую пляску. Он вздрогнул.
А потом я пойду к тем, кто задумал это, сидя в своих безопасных тёплых и сухих каменных норах и гнёздах на далёких землях. И накажу их тоже. Примерно накажу, чтоб память об этом сохранилась навеки. У меня есть друзья на Севере и на Востоке. Есть союзники. Я был бы рад дружбе между нашими племенами, хан. Она нужна мне. И, думаю, может быть полезна и выгодна тебе.
Степной волк смотрел на лесного, не мигая. И, кажется, не дыша. Чувствуя, как с каждым ударом разошедшегося не на шутку сердца ложится вставшая было дыбом шерсть на холке. Видя, как гаснет, отступая вглубь, золотисто-алая ярость в глазах князя. Или это зашло за облако холодное осеннее Солнце?
Ты снова говоришь правду, Всеслав. Я чую силу и гнев в твоих словах. Я говорил со многими правителями. Ты не похож ни на кого из них. И мне даже жаль твоих врагов, решивших злоумышлять против твоей семьи. Я знаю, как крепко держались за родных русы до прихода Нового Бога почти как мы. И мне кажется, мы сможем договориться. Я принимаю твоё приглашение к добрососедству, он говорил медленно, тщательно выговаривая каждое слово. Отметил, что они, в отличие от нас, Старой веры не предавали, и чуть сузил глаза в тени мимолётной усмешки, поняв, что князь и бровью не повёл в ответ на это. Дружбу и мир не назвал. Но добрососедства, после тех тысяч трупов на Альте, было вполне достаточно. Пока.
Я рад, что Вечное Синее Небо решило так, Шарукан, произнёс Всеслав, поднявшись и дождавшись, пока Степной волк тоже выпрямится во весь рост. И протянул ему правую ладонь.
Берег, ну, кроме Гната и его нетопырей, не слышал разговора двух вождей и не знал, о чём шла речь. Поэтому, когда две крепких широких ладони встретились с хлопко́м и крепко сжали одна другую, слитный вздох облегчения пронёсся над причалами.
Со мной пойдёт моя жена и два моих человека, чтобы помочь врачевать, Шарукан. На нас не будет оружия. Всеслав говорил, продолжая держать руку хана.
Степной волк повернул голову и отрывисто прохрипел-пролаял несколько фраз на своём в сторону лодьи, откуда тут же потянулись воины, складывая на сходни сабли, ножи и луки с саадаками, спускаясь на берег.
По взмаху руки Всеслава в сопровождении Рыси и Яна Немого подошла Дарёнка.
Смотри, Шарукан, приглашающе кивнул Всеслав на скрутку-скатку из выделанной коровьей шкуры, что развернул возле их ног на кошме Гнат. Здесь то, что может мне понадобиться при лечении.
Хан с каменным лицом осмотрел хищного вида крюки, ножницы, пилы и стамески, задержавшись на несерьёзного по здешним меркам размера ножиках-скальпелях. Пробежался и по плотно укупоренным корчажкам-баночкам со снадобьями, вид имевшим сугубо колдовской и тревожно-загадочный. Ленты холста и тонко, тщательно вычесанная пакля, как и «бороды» белого мха, его вряд ли удивили. Он отрывисто кивнул головой, явно находясь мыслями на лодье, возле отца и сына.
Зачем берёшь женщину, Всеслав? только и уточнил он.
Моя жена, княгиня Дарёна, умеет заговаривать боль. Я сам не могу так. Она нужна, уверенно кивнул я. Князь уже «отступил на шаг», предоставив тело мне. И в этот миг с лодки донёсся хриплый стон, полный боли, исказивший твёрдое лицо хана так, будто болело у него самого, и очень сильно.
Он повернулся, махнув нам обеими руками, призывая следовать за ним, и едва ли не бегом взлетел по сходням наверх.
Гнат шагнул первым, следом я, чуя, как дрожит рука и дыхание княгини. Но по её строгому до какой-то иконной святости белому лицу распознать-увидеть
страх и тревогу вряд ли смог бы кто-то ещё. Даже в холодных и цепких, как и всегда, глазах Немого, что шёл замыкающим, скользнуло что-то похожее на восхищение. А потом оценивать своих стало некогда пришла пора работать.
Краем сознания пролетело удовлетворение, что Фома, молчаливый ювелир или, по-здешнему, златокузнец, успел сдать часть заказа позавчера. Там были и пинцеты, и ранорасширители, и скальпели, и даже условно-убогое подобие троакара.*