Никифорова,
как раненого, устроили по соседству, забрав из казармы, сразу за комнатой Болохова. Я сходил к нему, взяв со стола каштановую лампу день умирал, света внутри становилось всё меньше с каждой минутой.
Он лежал на кровати, укрывшись соломенным плащом, как это делал всегда на привалах, и курил трубку. Табак пах вишней и ванильной сладостью. Вполне приятно, если бы к нему не примешивался едва ощутимый тяжёлый аромат сомниума, наркотика, который дал россу Бальд, чтобы заглушить боль.
Бальд меня уже перевязал, он не желал никаких процедур.
Вижу. И всё же я здесь для этого.
Я занялся его глазницей. Снял повязку, вытащил окровавленный тампон, заменил новым, смоченным в эликсире. Пациент перенёс эту не самую приятную процедуру с терпеливой обречённостью. Сомниум помогал хорошо.
Я притащил ему дополнительное одеяло и целый кувшин воды. Ночью мог быть озноб, и, если его скрутит, он до нас просто не докричится. В отряде нет прекрасных сестричек в белых передниках из больницы Улыбки Рут, чтобы дежурить у его кровати всю ночь. Каждый должен был отдохнуть.
Мне жаль, сказал я, глядя в его голубой, с поволокой наркотической дрёмы глаз.
Сэкономлю на пятаках. Его губы с усилием выдавили улыбку.
Я лишь изобразил вежливый интерес, не понимая, и Никифоров пояснил:
Пятаки росские медные монеты. По нашей традиции их кладут на глаза мертвецам. Я обойдусь одним.
Как там говорится у вас в Талице? Смерть с тарелкой блинов пока не идёт тебя угощать. Если по дурости не занесёшь в глазницу заразу, то проживёшь ещё долго.
Он не услышал. Уснул. И я взял трубку из его ослабевших пальцев, чтобы не загорелся плащ или матрас. Наркотик кружил голову, дым щекотал ноздри. Я выбил из трубки остатки табака, бросил её на единственный табурет и едва дополз до своей кровати, рухнув на неё чуть ли не плашмя.
Усталость и нервное напряжение последних дней, а также проклятущий аромат сомниума дали о себе знать.
Я проспал часа три. Была ранняя ночь, судя по луне, поднимавшейся к рогатому месяцу. Ещё раз проверил раненого, отметил лихорадки нет, и спустился вниз, сетуя, что старая лестница скрипит слишком уж громко.
Внизу не спал только Плакса на полу, возле его кровати, горела маленькая масляная лампадка. Он приподнял голову, когда я проходил мимо, и вышел на улицу следом.
Ни в одном глазу, пожаловался наёмник. Я тут с солдатиками словами перекинулся.
Он замолк, так что мне пришлось его подстегнуть:
И?..
Раньше нас тут прошагала группа из Дорского полка. Спешили что есть мочи.
Ребята Авельслебена.
Я не так выразился. Группа из остатков Дорского полка. Им крепко дали под хвост у ульев. И не только пнули, но и подожгли задницу. Полный разгром. Такого не было лет пятьдесят. Вся кампания завершилась провалом. Они нарвались на орду Медоуса, а в засаде ждал Комариный Пастух.
Что? Лично? Даже глухой бы распознал во мне глубокого скептика.
Плакса тоненько хихикнул.
Тогда бы точно их размазало по Илу, словно паштет по белому хлебу. Нет. Пастуха, по счастью, не было, а вот сотня его чёрных жёлудей устроили мясорубку. Ты представь, каково это.
Не хочу, скучно ответил я. У меня невероятно приземлённое воображение. Представлять умею лишь красивых девиц, да золотых соловьёв, рассыпанных по моим карманам, сундукам и подвалам.
Да я не о том, как их там пережевывали, поморщился Плакса. Вообрази, каково Авельслебену.
Я постарался вообразить. Сын одного из влиятельнейших людей Айурэ, владелец акров земли. Ему вполне неплохо. Особенно если сравнивать с рядовыми жителями, которым приходится думать вечером о том, чем утром насытить собственный желудок.
Моя помятая рожа дала знать Плаксе, что я сегодня тугодум и не спешу туда, куда ему надо, в своих размышлениях, поэтому он пояснил:
Ему конец. Ульи чистили всего лишь три года назад. Помнишь же тот успех и победу. К ним вообще не стоило лезть в ближайшее время. Только людей зря гонять.
И терять, буркнул я.
А он погнал. И потерял. А ещё по меньшей мере сорок пушек остались в Иле. Это конец его успеху. Полагаю, лорд-командующий сожрёт его без соли и горчицы.
Люблю твою наивность. И я не про размышления об особенностях пищеварения лорда.
Плакса тут же скорчил скорбную гримасу:
Опять в тебе проснулся благородный, совы дери весь ваш чванливый род.
Я назидательно поднял палец к луне и месяцу:
В детстве нас учат быть осторожными в суждении поступков высокопоставленных риттеров. Особенно если не обладаешь полной информацией о произошедшем и причинах,
побудивших кого-то сделать нечто. Оно сейчас так, а через пару минут уже совершенно иначе. Так что Авельслебена могут наказать. А могут пожурить. Или вообще не заметить, что случилось. А то и вовсе наградить.
Но факты
в Айурэ вещь зыбкая. На то они и факты. Сперва найди, какому аисту выгодно жрать эту жабу, а потом суди. Но только тихонечко.
Мой палец больше не указывал в небо, а с таинственным видом прижался к губам.