Вывих лучезапястного сустава. Болезненно, но не опасно.
Быстро вправляется, не оставляет последствий. И, что самое главное, даёт идеальный повод наложить шину и получить право на несколько часов отлежаться в больничном коридоре, наблюдая за происходящим.
Идеальная травма для моих целей.
Я взялся за собственное запястье правой рукой, нащупав суставную щель. Сделал глубокий вдох, готовясь к короткому, но неприятному ощущению. И резкое, выверенное с анатомической точностью движение.
Рванул и провернул кисть одновременно.
Тихий, влажный щелчок. Острая, почти обжигающая боль пронзила руку от пальцев до самого локтя. Я сжал зубы.
Для существа, которое помнило агонию медленного распада от древнего проклятья, это было не более чем укус назойливого насекомого.
Запястье неестественно выгнулось, головка лучевой кости выскочила из своего гнезда. Отлично.
Теперь я не подозрительный тип в дорогом костюме, шпионящий в ночи. Я обычный пострадавший, нуждающийся в помощи. Я стал частью системы, войдя в неё через единственную дверь, которая всегда открыта. Дверь боли.
Добро пожаловать в городскую больницу, господин Пирогов.
Приёмный покой Городской больницы номер один был идеальным, концентрированным воплощением ада на земле. Он был полным, оглушающим антиподом стерильной тишины «Белого Покрова».
Вместо тишины хаос.
Стоны, крики, пьяная ругань и усталые, раздражённые окрики персонала сливались в единый, монотонный гул страдания. На жёстких, выщербленных деревянных скамейках в тусклом свете люминесцентных ламп сидели несколько человек ночной «улов» городской скорой помощи.
Пьяный мастеровой с окровавленной тряпкой на голове, которого поддерживали двое таких же товарищей. Женщина, тихо плачущая над ожогом на руке. Старик, согнувшийся пополам от болей в животе. Вот, пожалуй, и всё.
Это было не место для лечения. Это был конвейер, сортировочный пункт, где ещё живых кое-как отделяли от уже почти мёртвых. Но даже здесь, среди настоящей боли, достойной «добычи» пока не было.
Я быстро просканировал их зрением. Все они были далеки от смерти.
Я медленно подошёл к окошку регистратуры, старательно морщась и придерживая повреждённой рукой здоровую, чтобы не выдать привычку к боли.
Добрый вечер, я постарался, чтобы мой голос звучал как можно более жалко. Упал с лестницы кажется, вывихнул руку. Очень болит.
Регистраторша дородная женщина лет пятидесяти с усталым, безразличным лицом и следами былой красоты, стёртыми десятилетиями работы в этом славном месте скучающе подняла на меня глаза от своего журнала. Она окинула мой дорогой костюм беглым, но оценивающим взглядом.
Паспорт, страховой полис, буркнула она.
Я протянул ей документы здоровой рукой. Она долго переписывала данные в амбулаторную карту.
Святослав Игоревич Пирогов, пробормотала она. Садитесь, ждите. Как травматолог освободится вызовут.
Отлично. План сработал.
Я официально стал частью системы. Пациент номер сто сорок семь. Теперь я мог сидеть здесь часами, и никто не заподозрит неладное. Я был не чужаком. Я был одним из них. Одним из страдальцев.
Я устроился на свободное место на скамейке в самом дальнем углу, откуда открывался хороший обзор на весь приёмный покой, и погрузился в ожидание. Нюхль, невидимый и неслышимый, уже давно соскользнул с моего плеча и, как настоящая ищейка, начал свою работу.
Он деловито шмыгал между кабинетами, принюхиваясь к их аурам, ища тот самый, сладкий для нас обоих запах угасающей жизни.
Однако было тихо.
Через час ожидания, которое казалось вечностью, из кабинета вышла медсестра и устало выкрикнула:
духа. Но это это что-то новое. Поздравляю, вы меня удивили.
Я уже готовился разразиться очередной тирадой об особой чувствительности моей тонкой натуры, когда из коридора донёсся шум, который прорвался даже сквозь толстую дверь кабинета.
Нарастающий топот тяжёлых ног, крики, а затем оглушительный грохот, словно входные двери вынесли тараном.
Орлов вздрогнул и поднял голову от бумаг, его лицо выразило привычное раздражение.
Опять драка среди ночи, пробормотал он.
Проникающее ранение грудной клетки! Срочно! донёсся из-за двери искажённый крик санитара.
Я встал и открыл дверь как раз в тот момент, когда мимо кабинета почти бегом прокатили каталку.
На ней лежал молодой парень лет двадцати, не больше. Бледный как полотно, с полуоткрытым ртом, из которого вырывались тихие, хриплые вздохи.
Его дешёвая ситцевая рубашка была распорота от плеча до пояса и насквозь пропитана тёмной, почти чёрной кровью.
Нюхль, который материализовался возле меня, невидимой тенью метнулся ко мне и принялся взволнованно тыкать когтистой лапкой мне в ногу, указывая в сторону каталки.
Я прикрыл глаза, активируя некро-зрение.
Картина была прекрасна в своём трагизме.
Жива в теле парня едва теплилась. Это была не река, не ручей тонкая, вибрирующая, почти прозрачная ниточка, готовая оборваться в любую секунду.
Огромная рваная дыра в ауре зияла прямо в области сердца. Ножевое ранение, судя по характеру повреждений. Глубокое, проникшее в левый желудочек.
Тампонада сердца. Девяносто пять, нет, девяносто восемь процентов смертности без немедленной, высокотехнологичной операции, которую в этой больнице никто и никогда не сделает.