Что же еще, сын мой?
Артур сорвал несколько цветков с упавшей ветки наперстянки и нервно теребил их в руке.
Я не могу жить в этом городе, начал он после минутной паузы. В городе магазины, где она обыкновенно покупала мне игрушки; набережная, где я гулял с нею, пока она не была еще больна. Куда бы я ни пошел все то же. Так же как прежде, каждая цветочница на базаре подходит ко мне и предлагает цветы Как будто они мне нужны теперь! И потом это кладбище Нет, мне нельзя быть там тяжело видеть все это.
Артур замолчал. Он рассеянно рвал на мелкие части колокольчики наперстянки. Молчание длилось долго. Оно было настолько утомительно, что Артур наконец начал недоумевать, почему Монтанелли не говорит. Под ветвями магнолии уже сгущались сумерки. Все было окутано ими и принимало причудливые, капризные очертания; но еще не смерклось настолько, чтобы нельзя было разглядеть мертвенно-бледное лицо каноника. Низко опустив голову, он крепко держался правой рукой за край скамьи. Артур отвернулся с чувством благоговейного изумления перед этой великой душой.
«О боже, подумал он, как мелок я и эгоистичен! Будь мое горе его горем, он не мог бы почувствовать его глубже».
Монтанелли поднял голову и огляделся кругом.
Хорошо, я не буду настаивать, чтобы ты ехал туда. По крайней мере, теперь, сказал он с лаской в голосе. Но обещай мне, что ты хорошенько отдохнешь и используешь для своего здоровья летние каникулы. Мне думается, тебе лучше устроиться где-нибудь подальше от Ливорно. Я не хочу, чтобы ты совсем расхворался.
Падре, а когда закроется семинария, куда вы поедете?
Мне придется, как всегда, везти воспитанников в горы и устроить их там. В середине августа из отпуска вернется помощник ректора. Я освобожусь тогда и для разнообразия поброжу по Альпам. Может быть, ты поедешь со мной? Отправились бы вместе в длинную горную экскурсию, и у тебя был бы превосходный случай заняться альпийскими мхами. Только боюсь, как бы ты не соскучился со мной.
Падре! Артур всплеснул руками как «экспансивный иностранец», так говорила Юлия. Я все на свете отдал бы, чтобы ехать с вами. Только Я не уверен
Он остановился.
Мистер Бертон не разрешит тебе, хочешь ты сказать?
Конечно, он воспротивится этому, но это меня не удержало бы. Мне уже восемнадцать лет, и я могу поступать, как хочу. Потом он мне ведь только сводный брат. Я не вижу, почему я должен считаться с его желаниями.
Но если он будет серьезно противиться, я думаю, тебе лучше уступить. Положение твое в доме еще ухудшится, если
Нисколько! горячо прервал его Артур. Никогда они меня не любили и не полюбят, что бы я ни делал. Да и как Джемс может не согласиться, раз я еду с вами, с моим духовным отцом?
Помни он протестант. Во всяком случае, лучше ему написать. Мы подождем и увидим, что он скажет. Побольше терпения, сын мой. В наших поступках мы не должны руководиться тем, любят нас или ненавидят.
Это мягкое внушение подействовало на Артура. Он слегка покраснел.
Да, я знаю, ответил он, вздыхая. Но ведь это так трудно.
Монтанелли переменил разговор.
Знаешь, сказал он, я очень жалел, что ты не мог зайти ко мне во вторник. Был здесь епископ из Ареццо, и мне бы хотелось, чтобы ты его повидал.
В этот день я обещал быть у одного студента. На квартире у него было собрание, и меня ждали.
Какое собрание?
Артур несколько смутился.
Это это, скорее, даже не собрание, а нервно заикаясь, поправился он. Приехал из Женевы студент и произнес речь Скорее, это была лекция
О чем?
Артур замялся:
Падре, вы не будете спрашивать об
имени студента? Я обещал
Я ни о чем не буду тебя спрашивать. Раз ты обещал хранить тайну, ты не должен говорить. Но думаю довериться мне ты можешь.
Конечно, падре. Он говорил о нас и о нашем долге народу о нашем о долге к нам самим. Говорил и о том, чем мы можем помочь
Помочь? Кому?
Народу и
И?
Италии
Последовало продолжительное молчание.
Скажи мне, Артур, как давно стал ты думать об этом? серьезно спросил Монтанелли.
С последней зимы
Еще до смерти матери? И она не знала?
Нет. Тогда это еще не увлекало меня.
А теперь?..
Артур провел рукой по ветке наперстянки, оборвав с нее колокольчики.
Вот как это случилось, падре, начал он, опустив глаза. Прошлой осенью я готовился к вступительным экзаменам и тогда познакомился со студентами. Так вот, кое-кто из них говорил мне обо всем этом Давали читать книги. Но особенно сильно меня это не захватывало. Мне всегда хотелось поскорее вернуться к матери. Она была так одинока там, в Ливорно, среди них, в этой домашней тюрьме Довольно было Юлии с ее язычком, чтобы убить ее. Потом наступила зима. Мать заболела Я забыл и студентов и книги, а скоро помните? совсем перестал бывать в Пизе. Если бы тогда меня волновали эти вопросы, я бы поделился с матерью. Но они как-то вылетели из моей головы Скоро стало ясно, что она доживает свои последние дни. Я был безотлучно при ней до самой ее кончины. Часто просиживал возле нее целые ночи. А днем приходила Джемма Уоррен, и я шел спать Вот в эти-то длинные ночи я и стал думать о тех книгах и разговорах с товарищами. Пытался разобраться, правы ли они. Задумывался над тем, что сказал бы Христос обо всем этом.