«Словно золотой», Соколов усмехнулся и не спеша, с удовольствием стал пить чистую холодную воду.
Потом попытался смыть с лица и рук грязь и запёкшуюся кровь. Опустив руку в воду, лётчик загрёб полную горсть песка, оказавшегося очень тяжёлым. Он слегка пошевелил рукой: на ладони остались жёлтые крупинки тяжёлого металла. Кажется, и впрямь золото? Как оно сюда попадает? Вряд ли его приносит падающий с сопки ручеёк: уж очень тонка его говорливая струя. Процесс намывания золотого песка происходит, вероятно, во время весеннего разлива и сильных дождей.
«Золото! Драгоценный металл! Сколько людей отдали жизнь в жестокой охоте за ним! думал лётчик. А вот у ног моих богатство, и я совсем не рад ему, а скорее даже огорчён. Если золото до сих пор никто не нашёл, значит, поблизости нет человеческого жилья. Сколько ещё придётся блуждать по тайге, а силы иссякают... За золото не купишь здесь ни еды, ни лекарства. Ненужное богатство! Но государству оно необходимо. И надо поэтому точно запомнить это место: ведь встречусь я когда-нибудь с людьми».
Соколов завернул в носовой платок горсть золотого песка, поднялся до половины сопки и, содрав с берёзы кору, нацарапал ножом приблизительный план местности.
Он высек огонь, а потом долго стоял у разгоревшегося костра, не в силах оторвать взор от пламени. Солнце скрылось. За лесом догорал закат. Его алые отсветы скользили между деревьями по безоблачному вечернему небу.
Встреча
В лесу было тихо, деревья словно замерли, даже птичьего гомона не слышно. Только дятел трудился без отдыха, долбя своим длинным клювом кору смолянистого дерева. Его назойливое «тук-тук-тук» мучительным эхом отзывалось в голове. Соколов старался не замечать надоедливый перестук, но это ему плохо удавалось. Вдруг он не услышал, а скорей почувствовал шорох: кто-то осторожно пробирался по густому
кустарнику.
«Зверь!» решил лётчик и спрятался за кедр, на всякий случай сжимая в руке нож. Шорох становился громче, приближался. Зашевелились мелкие ели. «Наверное, медведь, подумал Соколов, придётся лезть на дерево». Но раздвинулись кусты, и вышел из них невысокий бородатый человек с объёмистым вещевым мешком за плечами. На нём был грубошёрстный тёплый пиджак и чёрные суконные брюки, заправленные в высокие кожаные сапоги, на голове старая бесцветная кепка. «Похоже, охотник, подумал лётчик, но почему без ружья? А может быть, старатель? Ходит и моет себе в одиночку золотишко. Какое, впрочем, дело кто он? Человек человеку не откажет в помощи».
Соколов преградил путь страннику и радостно крикнул:
Я знал, что рано или поздно увижу людей! И вот вы... Какое счастье!
Бородач вздрогнул от неожиданности, остановился, быстро сунул правую руку в карман, но, оценив встреченного пристальным взглядом, вытянул руку и зачем-то пошевелил пальцами. Соколов успел заметить, что рука у него большая, рабочая, заскорузлая.
Соколов готов был обнять, расцеловать того, кто, как казалось ему, вызволит его из этой словно заколдованной тайги, но во взгляде чуть прищуренных карих с красными прожилками на белках глаз незнакомца он прочёл не сочувствие, а только любопытство. Незнакомец даже скривил губы, но улыбка вышла у него искусственная, недобрая, и это сразу бросилось в глаза Соколову. «Видно, не рад он встрече со мной», подумал лётчик.
Откуда вы здесь взялись? неожиданным для такой внешности мягким грудным баритоном спросил бородач.
Я лётчик! Наш самолёт упал в тайге. Чудом я жив остался, быстро, чуть заикаясь от волнения, заговорил Соколов. Может, слышали про перелёт «Кречета»? Я его командир, Соколов Юрий Александрович. Ушёл от места аварии искать людей, совсем измучился, изголодался.
Про «Кречета» в газетах писали, отозвался бородач. Вот, значит, где довелось встретиться со знаменитым лётчиком! Я Евдокимов Пётр, по батюшке Иванович.
Вы местный?
Сначала давайте наберём сухих сучьев, вскипятим чайку, закусим, тогда и потолкуем, вместо ответа предложил бородач, продолжая внимательно разглядывать стоящего перед ним оборванного, изнурённого человека с непокрытой головой, с заросшими чёрно-седыми волосами впалыми щеками. На нём рваная и такая грязная, что не поймёшь, какого она была цвета, замшевая рубашка, превратившиеся в лохмотья галифе и сапоги, от которых, по существу, остались одни голенища подмётки оторвались, голые пальцы торчали наружу.
Вода здесь совсем рядом, продолжал Евдокимов. За кустами речка. Кстати, пройдёшь по ней вёрст пять против течения и деревня. Не встретили бы меня, сами набрели бы на жильё. Складывайте костёрик, а я мигом за водой.
И вот уже в жестяном чайнике над костром греется вода.
Евдокимов достал из своего мешка краюху ржаного хлеба, розоватое свиное сало домашнего засола и нарезал его тоненькими плоскими ломтиками.
Хлеб! невольно вырвалось у лётчика. Я уже забыл, когда его ел.
Евдокимов положил сало на кусок хлеба и протянул Соколову:
Вот это уберёте, чайком запьёте и сразу почувствуете в себе силу.
Взяв бутерброд, Соколов подумал, что в деревнях обычно не так едят: в одной руке держат хлеб, а в другой сало, нарезанное продолговатыми толстыми брусками. «Пообтесался Евдокимов, в городе, наверное, жил», решил лётчик и тихо спросил: