Мне удается проскочить вперед по параллельной тропке и перегородить путь, так что Асе приходится остановиться.
Ф-фух, выдыхаю с сердитым смехом. Я тебе кричу-кричу, ты же не туда едешь! И как тебя угораздило! Меня колотит, и слова превращаются в невнятную скороговорку. Все еще посмеиваясь, я вытаскиваю сигареты. В голове звенит. Ну, поехали. Сигарета
разгорается, и я разворачиваю коня. Давай езжай пока передом, здесь не разойтись
Я глубоко затягиваюсь, выдыхаю ф-фух-х. Нашла. Догнала. Но Ася молчит, и это начинает действовать на нервы.
Поехали, и так в темноте уже на базу придем, нетерпеливо повторяю я и впервые сосредотачиваю взгляд на Асе. Та смотрит на меня без всякого выражения. Ну, давай уже, подталкиваю я.
Нет, говорит Ася.
Что?! от неожиданности я перехожу на мышиный писк.
Нет, повторяет Ася.
3
Лишайник на камнях бывает серый, черный, желтый и оранжевый, смотря какого цвета были глаза птицы, увидевшей это место первой. Чтобы поймать пугливого коня, надо сделать вид, что идешь мимо. Я застала время, когда на Озерах не было никого, кроме Боба, а в единственной избушке в Туре, черной и страшной развалюхе, Таракай рисовал своих барсов, бродяг и чудесных дев.
Вот они мы: две крошечные женщины на краю бесконечного плато. Если смотреть сверху мы неотличимы друг от друга. Для тех, кто сейчас может смотреть сверху, мы пока даже не слишком отличаемся от редких деревьев. Кони под нами терпеливо ждут. Им все равно.
В каком смысле «нет»? переспрашиваю я. Ася молчит. Ее «нет» щелчок выключателя, прервавший нормальное течение жизни. В ее молчании слышно, как с тихим шелестом рушатся наши роли. Те, кто может сейчас нас видеть, слегка поворачивают головы. Тень их любопытства отзывается во мне азартной дрожью, которую я не хочу, не имею права замечать. Мне нельзя.
Я хватаюсь за единственную здравую мысль:
На стоянке что-то забыла? Надо было сказать, нельзя же так
Ася качает головой и замирает, по-совиному моргая. Я в ступоре смотрю на нее сверху вниз. Надо что-то говорить, спрашивать, убеждать, но в голове ни единой мысли, ни одного слова одна пустота, зыбкое дымчатое пространство. Я бессмысленно рассматриваю Асю. У нее обычное, чуть мальчишеское лицо. Прямой, слегка обгорелый нос, не большой и не маленький; обычный грязноватый походный загар, обычный походный прыщик на подбородке. Обычные печальные тени у бледного рта. Темные глаза под длинными узкими бровями смотрят куда-то за мое плечо или даже не смотрят никуда. Неподвижное, застывшее лицо как маска, как окно в заброшенной избушке.
Да она же просто ждет, пока я отстану, вдруг понимаю я. Как на светофоре.
Я цежу:
Не валяй дурака. Куда ты с голой жопой в горы намылилась? Хватит дурью маяться, поехали уже, время позднее
Слова сыпятся сами собой, гладкие и гадкие чужие слова. Я снова открываю рот, еще не зная, что из меня вывалится что-то безликое, чуждое и злое. Но сказать ничего не успеваю: Ася вдруг подбирается в седле, оскаливает мелкие ровные зубы и изо всех сил пихает Суйлу пятками в бока. Тот послушно суется вперед, протискивается между Карашем и ивняком, цепляется арчимаком за мое седло. Коленка Аси твердая и неожиданно неприятно теплая больно утыкается в мою голень. Ох, раздавит сейчас нам обеим ноги, думаю я, осаживая Караша. Лицо Аси сжимается в кулак. Оно вдруг делается живым, злым и упрямым, будто в драку, да что ж это такое, что с ней делать, не в самом же деле драться, уговаривать, бить морду, сдернуть с коня, связать блин, Костя, наверное, уже психует, на базе потеряют, будут искать, неловко, подстава Ася сердито вскрикивает. Суйла снова пытается продраться выше по тропе, и тут я, не успев понять, что делаю, цапаю его за повод.
Несколько секунд мы выдираем друг у друга повод тяжелое сопение, отдающее утренней овсянкой, табаком и молочной шоколадкой, костлявые лапки, влажные и грязноватые, царапучие обломанные ногти. Грубый ремень обдирает красную от холода кожу. Отпускаем разом, будто обжегшись. Ася, морщась, обтирает ладонь об колено. Выпятив челюсть и стараясь выглядеть спокойной, я снимаю повод с шеи Суйлы. Хорошо, чомбур длинный. Я перекручиваюсь в седле, привязывая его к задней луке. Руки трясутся, и вместо нормального узла получается ненадежная путаница. Зашипев, я начинаю заново. От напряжения ноет спина я чувствую, как Ася буравит меня ненавидящим взглядом, слышу ее короткое редкое дыхание. Узел наконец ложится как надо, и я дергаю веревку, затягивая последнюю петлю. На буксир. Как ребенка, слишком большого, чтобы умоститься в родительском седле, и слишком маленького, чтобы хоть как-то управлять конем.
Вот так, буркаю я, все еще глядя на узел. Все нелепо, неправильно, отвратительно. Слушай, я не знаю, что ты почему ты но
Не сумев найти слова, я поднимаю глаза. Ася, поджав губы, медленно сползает с коня на землю.
Да ты чего?! вырывается у меня.
Ася, цепляясь за кусты, протискивается мимо коней, поправляет лямки рюкзака и молча уходит по тропе наверх.
Я выбираюсь из ивняка и притормаживаю, чтобы не наступать Асе на пятки. Передо мной лежит плавный подъем плато. Слева за Озерами небо набухает лиловым, там посверкивает, но далеко: наверное, пронесет. Серо-багровые, зубчатые, в оранжевых пятнах лишайников скалы Замков нависают впереди над тропой, облитые желтеющим светом. Черт знает, сколько уже времени. Когда Костя поймет, что мы так и не догнали группу? Может, только на базе, но, скорее всего, перед скачком вниз. А может, уже понял, что все обернулось не так просто.