Караш переходит ручей, грохоча и вздымая брызги. От вида быстрой прозрачной воды хочется пить наберу на обратном пути, в бутылке осталось на донышке. После ручья тропа резко забирает вверх здесь тесный лес расступается, кедры раздаются вширь, камни становятся больше, и приходится все круче петлять между валунами с острыми ребрами и
Я привычно вжимаюсь в седло, подаюсь вперед, приподнимаю руку, готовая подхватить Караша на повод, если тот споткнется. Нехорошее место, огромный камень поперек тропы, плоский, но под большим углом, и вокруг торчат камни поменьше, и между ними щели. Кони тут вечно спотыкаются, скользят, застревают или замирают в задумчивости, в надежде, что, если постоять достаточно долго, камень исчезнет как-нибудь сам собой, а пока можно и перекусить. Караш камня будто и не замечает проскрежетав подковами, спокойно сшагивает с другой стороны на мягкое. Вверх легче, вот слезать с туристкой за спиной будет неприятно
Я резко натягиваю повод. Здесь Костя, как всегда, остановился и ждал, пока пройдут все, и я,
стоя рядом, смотрела, как туристы по очереди перелезают через камень зрелище забавное и нервирующее одновременно. Всего полчаса назад, не больше, я видела, как здесь прошла Ася: испуг на бледном лице, сосредоточенно прикушенная губа, облегчение, когда Суйла перебрался через валун, даже не сбавив шага. Почти изящно, слишком ловко для коня под туристкой и я запомнила.
Получается, все-таки разошлись. Надо возвращаться, искать следы на развилках. Мысль о следах заставляет меня впервые внимательно посмотреть под ноги. Увиденное так странно, что я не верю своим глазам, но земля сырая, и следы слишком отчетливые, чтобы ошибиться. Я вижу месиво, оставленное шестнадцатью конями, прошедшими вниз. И поверх четкие следы одного-единственного коня, прошедшего обратно.
Да что вы знаете о настоящем топографическом кретинизме, говорят эти следы.
Ну ты, блин, даешь, бормочу я и аккуратно трогаю Караша пятками.
Кедрач вскоре заканчивается, и передо мной распахивается огромный хрустальный объем воздуха, золотистого от идущего к вечеру солнца, зыбкое светящееся пространство между близким небом и оранжевыми от жарков полянами, черные кубы кедров, серые грани осыпей, блеклая плоскость плато, разбитая бурыми зубьями За́мков. Холодный ветер с перевала дотрагивается до лица, и я как всегда здесь сначала забываю дышать, а потом вспоминаю, как дышать на самом деле, по-настоящему. Втягиваю в себя эту ясную прохладу, все это кристальное, холодное, прозрачное.
Меня никто не видит (никто из тех, о ком я готова говорить вслух), но я по привычке каменею лицом. Лучше так: привет, это опять я. Туристку забыли, надо забрать. Тщательно отмеренная доза деловитости, приправленная самоиронией, защищает меня от меня (и от тех, о ком я не готова говорить вслух). Я щурюсь, осматривая поляны. В лабиринте тропок и стоянок под Замками можно кружить долго, хорошо бы сразу понять, куда ехать, а не петлять по следу.
Да ты смеешься
Я могу различить только силуэт одинокого всадника на сером коне, движущегося к перевалу. Конь вроде бы еле тащится, но на таком расстоянии толком не поймешь. По неловкой посадке видно: турист, не местный. Подробностей не рассмотреть, но вряд ли сегодня под Замками шатается еще один потерявший группу турист на сером коне.
Ну что, говорю я, и Караш разворачивает на голос мохнатое, окаймленное темным ухо. Ты и правда так хорош, как кажешься? Теперь оба уха Караша стоят торчком. Только, пожалуйста, смотри под ноги!
Тропа превращается в густую смесь глины, воды и щебня, серпантином ползет вверх между кустами ивы. Караш переходит на шаг, и я хлопаю его по влажной шее. После скачки горит лицо, дрожат мышцы и отдельно что-то мелко трясется в животе. Идиотизм, я уже не в той форме, мне не двадцать давно и даже не тридцать, а если бы Камни. Корни. Арчимаки, между прочим, как только о кусты не оборвала, грохоту было увидел бы кто, загнулся бы со смеху. Но тело, трясущееся, ослабевшее от сладкого ужаса тело вопит от восторга, и еще что-то то, что замирает от счастья, когда я поднимаюсь к этим полянам, вопит тоже.
Да ты крутой, говорю я Карашу.
Выше по тропе хлюпает, и я вспоминаю, зачем здесь оказалась. В серебристом ивняке мелькает серый конский круп, блестящий пуховик, похожий на халат. Русые волосы кое-как собраны в косицу, на спине темнеет небольшой рюкзак. (Весь поход твердили: не надо на коня с рюкзаком, так нет же) Иногда Суйла оскальзывается, и тогда Ася заваливается вперед, хватаясь за переднюю луку.
Э-э-эй! ору я. Никакой реакции, и не удивительно: мокрый хруст под конскими копытами заглушает все, да еще и ветрено. Давай догоняй, говорю я Карашу.
Я ору свое «эй!» в третий или четвертый раз, когда Ася наконец оглядывается резко, почти зло. Увидев меня, она слегка удивляется и тут же кривится, как от кислого.
Не туда едешь! ору я. В горле уже саднит. Не туда! Да стой же!
Ася отворачивается. Суйла ровно поднимается по тропе, и это начинает бесить: как она до сих пор не поняла, что ошиблась? Я сердито толкаю Караша, и тот переходит на рысь. Ася больше не оглядывается, и это уже совсем странно. Не расслышала? Не узнала может, близорука? Да о чем она думает?!