Да кого тебе звонить? в конце концов рявкает Костя так, что я вздрагиваю и поднимаю голову. В последний момент останавливаю движение руки, едва не стесав об терку палец. Сказал же не ловит, в полный голос говорит Костя. Ася возражает что-то почти шепотом, и он в раздражении отбрасывает путо. Вообще не ловит! Какой тебе «случайно»?
Ася встает, опустив голову, будто вот-вот заплачет, цепляет куртку и бредет прочь от костра. Она даже не пытается спрятать телефон; черный экран на глазах покрывается каплями. Промокнет же сдохнет, думаю я. Но Асе, видимо, все равно.
Или раннее утро в Аярыке. Небо налито ледяной голубизной. Трава поседела и хрустит, покрытая инеем. Я корчусь у костра, меня все еще потряхивает спросонья; в одной руке у меня сигарета, в другой крышка от термоса, до краев полная кофе. Какое счастье, что Генка встает в несусветную рань и кипятит воду перед тем, как умотать за конями. Какое счастье, что туристы, может, еще немного поспят
Нет: к костру приближается Ася. У нее деревянная походка сильно замерзшего человека; в руках исходит паром кружка.
Доброе утро, сипло говорю я и торопливо делаю первый глоток кофе. Горячий и крепкий, он отдает специями и черносливом. Какое счастье, что я догадалась брать в походы хороший кофе
Доброе утро, отвечает Ася и подсаживается к костру. С минуту ее сотрясает мелкий озноб; потом, согревшись, она слегка расслабляется, но так и остается сгорбленной и печальной. Кружку она держит обеими руками, неловко, будто не знает, что с ней делать. Спасибо за какао, тихо говорит она.
В смысле? я тяжело моргаю. Хочется потереть слипающиеся глаза, но руки заняты.
Какао. По утрам у палаток.
Что она несет? Я тру глаз о плечо. Глоток. Затяжка.
Слушай, я вас, конечно, всех люблю, говорю я. Но таскать кружки к палаткам с утра пораньше это уже перебор
Я отпиваю кофе, а когда снова смотрю на Асю, та почему-то испугана. Я тяжело ворочаю сонными мозгами. Что за чепуха? Что за
Доброе утро, произносит за спиной кто-то отвратительно бодрый. А чай уже есть?
Я залпом допиваю кофе и торопливо накручиваю крышку на термос с остатками.
Пора функционировать, говорю я Асе и потом через плечо: Кипяток в правом котле, чай вон там
Ася со своим какао вылетает из моей головы через пару минут.
Поздний вечер на Кубе́, общий треп: о работе, без этого не обойтись, каждую группу хоть раз да накрывает. Вспоминают времена изоляции. Хотя бы все перестали думать, что мы, фрилансеры, просто валяем дурака, едко говорит Ася. Кто-то в красках рассказывает, как вышел в зум с начальством без штанов и был вынужден зачем-то встать. Ася хохочет вместе со всеми. В еще более ярких красках расписывает, как пролезала по ночам в запертый парк и из принципа сидела на огороженных цепями лавочках. Все ржут, и она тоже, а потом из ее кармана доносятся вибрирующие звуки, и смех обрывается. Побелев, она прижимает карман рукой, будто пытается раздавить насекомое. Кто-то шутит про будильники и часовые пояса. Ася старательно улыбается в ответ. Потом, наверное, исчезает не могу вспомнить ее больше в тот вечер, но не могу и вспомнить, как она ушла.
Теплый, солнечный вечер в Баюке.
Народ, пауэрбанк у кого-нибудь живой остался? спрашивает кудлатый и бородатый парень, снимавший все подряд.
Все качают головами: поход идет к концу, батарейки высосаны подчистую, и только Ася вскидывается:
У меня есть, могу дать.
Вот спасибо, радуется кудлатый, хотел коней на закате пофотать, а нечем уже.
Сейчас принесу, говорит Ася. Когда она возвращается, группа уже договаривается о будущем чатике, в который все скинут фотки. Кудлатый, рассыпаясь в благодарностях, подключает телефон. Банкá показывает полный заряд.
Ого, удивляется он, да у тебя закрома! Я свой телефон два раза подзаряжал, и опять один процент остался
А мой не разряжается, отвечает Ася со странной досадой. Да еще и Он слушает ее с равнодушно-вежливым интересом, и она не договаривает, дергает плечом. В общем, пользуйся сколько надо, говорит она и отворачивается.
Коней на закате в итоге идут снимать всей группой. Когда я поднимаю голову от котла, из-под кострового тента видна шеренга туристов напротив пасущихся коней, и у каждого в поднятых руках тщательно нацеленный телефон. Я бы сама поснимала: свет чудесный, и конские шкуры отливают в нем медью. Я бы еще легла на пузо вон там, в углу полянки, и пощелкала группы фиалок в мерцающем золотом ореоле. Надо будет подсказать, если кто-нибудь вернется до того, как свет погаснет.
И только Ася сидит, слепо глядя в огонь, обхватив руками кружку, и ее пальцы слегка подрагивают.
Я подкидываю в костер ветку потолще. Вытягиваю ноги, привалившись плечом к кедровому корню. Корень теплый и медленно, едва заметно пульсирует. Грозу унесло вниз, к Катуни, и теперь в той стороне отстраненно и беззвучно вспыхивают зарницы. В холодной темноте за спиной взахлеб болтает ручей. Черную массу ветвей прошивают острые лучи близких звезд.
Знаешь, говорит Ася, я страшно боялась, что все это безлюдье понарошку, просто видимость, шаг влево, шаг вправо и окажешься в каком-нибудь райцентре или минимум на турбазе.