5) признание языческого мифа. Если оставить в стороне все метонимии, есть много случаев, где Иосиф позволяет эпической машинерии идти своим ходом, не тревожась за ее языческое содержание. Юнона, раздраженная тем, что Гектор, убив Полибета, взял щит с ее изображением, вместе с Палладой понуждает выступить против него Ахилла, и тот идет, «надеясь на силу богинь» (V, 487 слл.). Сарпедон, сын Юпитера, свирепствует в бою, словно отцовская молния (VI, 49 слл.). Юпитер, видя с небес ярость Ахилла в бою, радуется, что не женился на Фетиде (VI, 351 слл.). Юнона, ненавидящая троянцев, отгоняет павлина от могилы Мемнона (VI, 386 слл.). Аполлон и Паллада хотят покарать Париса за убийство в храме, но Юпитер им не дает (VI, 454 слл.), и т.п. Самый трудный пассаж этого рода, понуждающий нас «либо похвалить Иосифа за оригинальное творение полуязыческого, полухристианского поэта, либо осудить его как растяпу», II, 1530, то ли простой случай неспособности, то ли дерзкая попытка пересоздать языческий мир в христианском контексте. Приам наслаждается миром, но Фурия Аллекто, оскорбленная покоем Трои, напоминает царю о пленении его сестры. Следует пространная тирада, которую нельзя приписать Приаму (из-за стихов 1720, а также потому что он не может, например, понимать, что соблазнен Фурией), следовательно, она принадлежит самому поэту: и между тем она обращена к Юпитеру, Палладе и содержит многочисленные отсылки к Фуриям. При этом ст. 1718 намекают на грехопадение и изгнание прародителей из рая. В таком случае Юпитер отождествляется с Богом книги Бытия, и у этого-то высшего божества Иосиф просит вернуть людям небо или по крайней мере защитить funera exilii tui (ст. 19 сл.). Это, видимо, означает «мертвецов твоего изгнания» , то есть тех, кто умер во время изгнания, наложенного Богом, иначе говоря, в период до Воплощения Христова. Иосиф, отождествляя Юпитера с Богом Ветхого Завета и помещая троянцев и греков среди прочего дохристианского человечества, видимо, создает образ поэта (a poet-persona), жившего во времена Троянской войны, до искупления человечества Христом, и имевшего смутное представление обо всей схеме христианской истории. Это сопоставимо с тем, что делает в «Александреиде» Вальтер Шатильонский, представляя Александра как героя, главный изъян которого жизнь вне христианства и благодати. Эта гипотеза, конечно, приводит с собой новые трудности например, отсутствие четкой демаркации между тем, что Иосиф говорит от себя (I, 159 и VI, 959979) и тем, что отдано предполагаемому «Dares-poeta»; смущающий нас пассаж II, 1720 все-таки может быть и несообразностью, произошедшей от рассеянности, христианским бликом в языческом контексте, равно как незаконченной попыткой выстроить какую-то иную перспективу.
Как мы сказали, с религиозной проблематикой связаны концовки четырех книг поэмы. Первые две закачиваются образцами «историзма», по Риггу, описанием алтаря Юпитера в Трое (I, 545 слл.) и призывом Париса к троянам действовать, надеясь на покровительство Венеры (II, 610 слл.). Объективизму этих пассажей противостоят экспрессивные авторские вторжения в финале III и V книг. 20-стишная авторская тирада (III, 454 слл.; «критика», по Риггу) связана с обожествлением утонувших Диоскуров автор не только протестует против такого недостойного отношения к погибшим героям (которым
он отдал должное, восхвалив их благочестие, pietas), но еще и сравнивает это сумасбродство с современными ему поверьями об Артуре. Пятую книгу завершает пространный (V, 513 слл.) авторский плач над Гектором. После традиционных сетований на непостоянство Фортуны и жестокость Парок Иосиф сравнивает с падшим героем недавно скончавшегося принца Генриха, и это сравнение, в отличие от предыдущего, имеет вполне позитивный характер: финал III книги сходство в заблуждении, финал V сходство в доблести. Таким образом, за двумя «троянскими» финалами (I, II кн.) следуют два «английских» (III, V) , и движение от I к V связано с интериоризацией проблемы (экфрасис [I] речь персонажа [II] авторская тирада [III, V]). От недолжного (III) Иосиф переходит к должному (V): не божественность, говорит он, а героизм; не ожидание возврата, а оплакивание; не порождающая нечистых богов «пагубная вольность Кекропова края» (III, 454), а благоразумный и искусный поэт («мы», V, 537); и в полном согласии со статьей Паркера Иосиф оставляет за античными богами школьное гетто метонимий (ср. их густоту в V, 536 сл.).