Сибирцев! Так это они его?
Возможно. Но больше ничего не знаю, ничего не знаю
После обеда я пошел к Петеру.
Он только что вернулся с работы и мыл руки прямо в саду.
Вот что, Петер, у меня к тебе важное дело. Ты помнишь наш разговор?
Да, товарищ старший лейтенант.
Ты должен нам помочь.
Я рассказал Петеру вкратце о предстоящей операции и о его задаче.
Петер согласился немедленно.
Ночь. Тишина. Петер осторожно влез на крышу вокзала, пригибаясь к самой черепице. Ровно в 23.00 старшина с солдатами вошел в кабинет начальника станции, якобы попросить спичек, прикурить. Прикуривали минут пять: у старшины все гасла трубка. За это время я успел вскарабкаться на крышу вокзала и там залечь.
Старшина ушел. Послышалось
Вечером за ужином я достал записную книжечку Сибирцева, открыл страничку с нарисованной фашистской каской и с удовольствием поставил на ней жирный крест. «Стальной шлем» в нашем городе перестал существовать.
Была середина апреля. Солнце, теплынь, голубое небо весна в разгаре.
Наши армии наступали, громя фашистскую орду, шли к Берлину.
Меня все же очень тяготила тыловая жизнь, правда, мы не сидели сложа руки, но все же А потом Зося. Где и как ее похоронили, я не знал. Тошно стало мне в этом маленьком конфетном городке, мне хотелось в свою часть.
Капитан утешал меня как мог нагружал работой, старался отвлечь, не знал, бедняга, что я подал командованию просьбу отпустить на передовую.
А еще на место Сибирцева приехал лейтенант. Человек он, видимо, был хороший, и парень, видно, энергичный. Звали его Володей.
Как-то утром прибежал к нам толстый интендантский капитан чуть не в истерике: кто-то стрелял, в него с крыши разбитого бомбой дома на улице Святого Духа. Капитан тыкал мне в лицо продырявленную фуражку, обливался потом и ругал комендатуру.
Подхожу к кофейне пивца выпить жарища, понимаете, вдруг ззык, и фуражка долой. Что же у вас делается среди бела дня обстреливают. Весь фронт прошел, все время в боях, приехал с передовой по делу и на тебе. Еще чего доброго в тылу ухлопают, перед концом войны обидно.
Товарищ капитан, я возьму солдат, прочешем это место, а вы покажете дорогу.
Капитан зашипел, как проколотый пузырь.
Нет, уж увольте, вы там как-нибудь сами, у меня дела: муку надо принимать.
Муку?
Точно, ее. Я начальник ПаХа.
Толстяк исчез. Мы с Володей, посмеявшись «воинственности» представителя полевой армейской хлебопекарни, пошли на улицу Святого Духа и облазили все разрушенные дома.
Похоже, что в этого пекаря стрелял сам святой дух, пошутил Володя, стряхивая с гимнастерки бурую кирпичную пыль, впрочем, эти духи ждать нас не станут.
А на другой день опять происшествие. Капитан Степанов ехал на мотоцикле в коляске. На него сбросили с крыши кирпич, который попал ему в грудь Опять прочесывали здание и опять ничего.
Степанова отправили в госпиталь были сломаны два ребра.
Через два дня после этого случая ко мне пришла фрау Вебер, мать Петера. Она принесла записку Петер болен, просит вечером зайти. Записка была написана по-русски. «Способный, дьяволенок, подумал я, изучает русский язык». Я подчеркнул две ошибки красным карандашом.
Передайте, что приду, фрау Вебер, а это Хильде. Я сунул немке пачку печенья из офицерского пайка.
Вечером я отправился к Петеру. Он очень обрадовался моему приходу.
Матери нет дома, зашептал Петер, ушла к соседке, у меня большие новости.
Как чувствуешь себя? Ты простудился?
Нет, я не болен, честное слово, просто попросил маму пригласить вас, может, за мной следят.
Я вопросительно посмотрел на мальчика, он продолжал.
Вы ведь знаете, что я работаю не только на станции, но и два раза в неделю на маслозаводе. Так вот я познакомился там с одним человеком, и он хочет повидаться с вами.
Зачем?
Не знаю, он очень просил, но тайно, чтобы его никто не увидел. Он боится, что его убьют.
Кто этот человек?
Рабочий на маслозаводе. Немец. Фамилия его Шульц. Иоган Шульц.
Что же ему нужно?
Не знаю. Он говорит, что дело большой важности.
А как ты с ним познакомился?
Я менял проводку на складе,
а он там работает. Как-то раз смотрю, сидит и плачет. Мужчина и плачет, удивительно, правда? Но я его стал успокаивать, подружился с ним, а вчера он позвал меня и говорит: «Мне надо поговорить с русскими по важному делу, но я боюсь, что они меня расстреляют». Я рассказал ему о вас, как вы ко мне относитесь и вообще, Петер махнул рукой, а он опять заплакал
Короче, Петер, где он?
Посидите здесь, я сейчас за ним сбегаю.
Через полчаса Петер привел Шульца. Немолодой, узколицый, с тяжелыми крестьянскими руками, он встал во фронт.
«Военный, мелькнуло в голове, выправка, не хватает только Хайль».
Садитесь, господин Шульц, давайте познакомимся, я помощник коменданта города.
Я знаю, прошептал Шульц, о, господи!
Что привело вас ко мне?
Он вскочил, порывисто забормотал, глядя мутными глазами куда-то в сторону, затем посмотрел на меня в упор, с каким-то остервенением махнул рукой и заговорил четко, лаконично, толково.
Вот что рассказал он мне.
Я вырос в Гамбурге, прекрасном, добром, старом немецком городе, в семье пекаря. Началась война. Наш безумец хотел поработить весь мир. У меня слабое сердце, но разве ему есть дело до здоровья простого человека? Так я стал поваром, военным поваром. Шульц замолчал.