Немалое место в «Нихон сёки» занимает произнесение всякого Рода клише, в частности, котоагэ, «поднятие слов», обращенных к божествам, укэи (др.-яп. укэпи), своего рода обетов-гаданий, провозглашаемых перед началом какого-либо действия, по результатам которого можно будет судить о воле богов, посылающих свои знаки в ответ на укэи, и др. Эти типы словесного творчества достаточно изучены и складывались, вероятно, под китайским влиянием. В текст включены также заговоры и порчи, например, в сюжете о двух братьях, Отроке Горной Удачи и Отроке Морской Удачи. Морской царь говорит младшему брату перед расставанием: когда будешь старшему крючок отдавать, «такое заговорное слово скажи источник бедности, начало голода, корень мучений так скажи, а уж потом отдавай». В других версиях этого сюжета формулы видоизменены «крючок бедности, крючок гибели, крючок дряхления» или: «большой крючок, падающий крючок, нищий крючок, глупый крючок».
Понятно назначение, но не вполне понятно содержание других видов словесной магии, отраженных в Свитке третьем, повествующем о Дзимму: «А в день, когда государь впервые начал Небесные деяния, Мити-но оми-но микото, дальний предок рода Опо-томо, привел людей рода Опо-кумэ и, получив тайное наставление государя, изгнал дух бедствий посредством благой соэ-ута, намекающей песни [фэн, китайский жанр иносказательной лирики. Л.Е.], и сакасима-гото, слов наоборот. Отсюда и началось использование слов наоборот» (см. также комм. 364).
Люди Опо-кумэ племя воинов, охранявших ранних властителей Японии, и, скорее всего, их «намекающие песни» были для императора чем-то вроде оберега. Распространенное же среди японских комментаторов толкование «слов, [произнесенных] наоборот» как разновидности секретного языка (чтобы противникам не было понятно, о чем речь), кажется не вполне удовлетворительной, может быть, это как раз доступный зловредным обитателям потустороннего мира способ речи (в ином мире многие явления этого проходят процесс инверсии, выворачивания наизнанку, оказываются устроены задом наперед и пр.). Стоит здесь учесть также, что в данном сюжете происходит изгнание духа бедствий перед вступлением на престол, и никаких реальных врагов или боевых действий в тексте далее не предвидится, напротив, Дзимму уже совершил все возможные подвиги, вскоре взошел на престол и, по тексту, ему оставалось только раздать награды и сказать с чувством полного удовлетворения: «Души моих царственных предков, с Неба слетев, освещают мое тело и помогают мне. Всех врагов я уже усмирил, и недра морские не причиняют беспокойства». То есть обе принятые меры и соэ-ута, и сакасима-гото были лишь чисто словесными приемами из разряда охранительной магии.
Вообще, именно свиток Дзимму представляется любопытным с рассматриваемой точки зрения. Его автор, несомненно, обладал повышенной чувствительностью к слову и почти филологическим интересом к словесности. В высшей степени любопытным представляется концовка этого свитка, своего рода happy end всего повествования об этом легендарном первовластителе, где, во-первых, дается мифо-поэтическое, само по себе напоминающее краткий гимн наименование Дзимму: «И вот, старинными словами превознося [государя], говорили так: Небесный повелитель, что в Касипара, в Унэби, столпы-опоры дворца в корни скал подземные крепко вбил, коньки крыши в Равнину Высокого Неба высоко вознес и впервые Поднебесной правил, так говорили и имя ему дали Каму-ямато-ипарэбико-поподэми-но сумэра-микото (Божественный Властелин, Юноша из Ипарэ в Ямато)». Впоследствии эта формула («Небесный повелитель, что правил из такого-то дворца») употребляется в сэммё, указах древних императоров, как эвфемистическая титулатура правителя.
Во-вторых, еще более примечательный факт к концу свитка автор решил собрать вместе все известные ему поэтические названия его родины, создав своего рода список
этих мифо-поэтических метафор: «В 31-м году, летом, в 4-м месяце, в день новолуния Киното-но тори государь изволил совершить путешествие. Он взошел на холм Попомановока в Вакигами, обозрел страну и рек: Ах, какую прекрасную страну я получил! Хоть эта страна бумажной шелковицы узкая, но похожа она на выгнувшуюся стрекозу [яп. акиду], так рек. Отсюда впервые пошло название Акиду-сима, Стрекозиные острова.
В древности Изанаки-но микото, нарекая страну, сказал: Ямато это страна легких заливов, страна тысяч узких копий, воистину превосходная страна каменных колец, так рек.
А великий бог Опо-ана-мути-но опоками, нарекая страну, сказал: Это внутренняя страна, [обнесенная] яшмовой изгородью, так рек.
А Ниги-паяпи-но микото, облетая толщи пустот на Каменном Корабле Неба, увидев эту страну, спустился вниз и поэтому назвал тогда ее страной Ямато, которую видно с неба, так рек».
Все эти определения, ранее в тексте не встречающиеся, явно довольно древнего происхождения, и на их счет имеются различные объяснения.
Так, оборот акиду-но тонамэсэру-га готоки переведен как «похожа она на выгнувшуюся стрекозу» условно, по-видимому, этот оборот надо толковать то ли как «стрекоза-самка, лижущая свой зад», то ли как «две спаривающиеся стрекозы, летающие, свившись в кольцо». «Каменные кольца» вообще не находят достоверного объяснения может быть, имеется в виду место обрядового действа, обнесенное насыпью из камней. «Изгородь», о которой говорит Опо-ана-мути, божество Идзумо, обычно толкуется как «горные гряды, окружающие Ямато», но вообще, в связи с Идзумо разные изгороди появляются довольно часто это и восьмислойная изгородь, которую строит Сусаново, и восьмислойная зеленая ограда из кустарника, куда во 2-м свитке удаляется Кото-сиронуси, сын Опо-ана-мути-но ками, «уступая страну» Идзумо «Небесному внуку». «Страна, которую видно с неба» оборот, встречающийся потом в «Манъё:сю:» в качестве макура-котоба, постоянного эпитета к топониму Ямато, но, видимо, значение его ко времени «Манъё:сю:» уже было утрачено, и снова приходится давать перевод чисто условный.