Особенно жестоко искоренялось манихейство. Судя по всему, Мани покинул западный Иран, но через некоторое время туда вернулся поверив ли обещанию, что ему не причинят зла?... «О последних днях жизни Мани сохранилось среди манихейских текстов предание. Повествование в нём ведётся от имени Нухзатáка, который переводил слова Мани с сирийского на персидский шаханшаху Варахрану I, вызвавшему пророка в столицу. Мани был принят весьма нелюбезно шаханшах заставил его ждать в приёмной. А когда Варахран встал из-за стола, то положив одну руку на [плечо] царицы саков, а другую руку [на плечо] Картира, он подошёл к господину [Мани]. И, начав говорить, господину он сказал так: "Напрасно ты явился!" А господин наш ответил: "Разве я что-либо
плохое сделал?" И царь сказал: "Я поклялся, что не дам тебе приходить в эту страну". И в гневе так [царь] говорил господину: "Да что в вас [манихеях] такого особенного, что не ходите вы на бой и не охотитесь? Хотя бы вы лечили людей и лекарства изготовляли, но вы не делаете [даже] этого!"
Текст предания обрывается на ответе Мани, который уверяет шаханшаха, что делал только добро и ему самому, и его роду, и его подданным. Мы знаем по иным источникам, что Мани был брошен в тюрьму, где и погиб от пыток в 277 г.»; согласно другой версии ещё в 274-м. Кожу Мани набили соломой и для устрашения приверженцев «мировой религии» вывесили на воротах города Гундешапýр.
Образ Мани быстро мифологизировался; в частности, повсеместное распространение получила легенда, что он вознёсся на небо в «царство Света». Манихейство же, несмотря на преследования со стороны зороастрийского жречества, ещё долго оставалось популярным и успешно соперничало с христианством и зороастризмом; в конце V начале VI в. оно оказало сильное влияние на идеологию маздакитов (см. далее с. 62-63), в VIII в. стало государственной религией Уйгурской державы. В Иране после арабского завоевания манихейство первое время не преследовалось, затем стало преследоваться одновременно с зороастризмом. Влияние манихейства отчётливо прослеживается в некоторых средневековых христианских ересях.
...Двор же шаханшаха за два года его царствования полностью увяз в политических интригах, борьба различных группировок шла тайно и в открытую, и Картиру в этой борьбе принадлежала главенствующая роль. При его содействии после смерти Варахрана I к власти незаконно пришёл Варахран II (276293 гг.), внук Шапура I, [60] вместо сына Шапура I Нарсе. Картир в его правление становися вазýргом (второй по значимости титул после членов царской семьи), единственным «толкователем воли Ормазда» и «хранителем души» (духовником) Варахрана II то есть, в сущности, регентом и единоличным властителем государства, полностью уже теократического.
Ко времени царствования Варахрана II относятся все четыре известные надписи Картира, превозносящие его заслуги в деле укрепления «истинной веры» (прилож. 6-А, -Б) (уже сам факт, что кто-то, кроме шаханшаха, имел право высекать подобные надписи, свидетельствует о выдающемся положении Картира). Была разработана доктрина «идеального царя», согласно которой главная добродетель правителя религиозность и послушание духовнику («как Виштаспа внимал Заратуштре»). На рельефах Варахрана II Картир изображается рядом с ним. Он «присутствует почти на всех рельефах. Среди иных вельмож двора его отличает место, которое он занимает, ближайшее к царю, особый знак нешáн на тиаре и, наконец, черты лица. Это в особенности интересно. Портрет Картира (илл. II) уникален во всём сасанидском искусстве. Он изображён безбородым (а определённой формы борода являлась обязательным атрибутом официального портрета жреца и вельможи), чертам лица придана некоторая индивидуальность это изборождённое морщинами, волевое, суровое лицо старца. Чувствуется желание подчеркнуть необычность этого человека, пророка, общавшегося с божеством (прилож. 6-Б), настойчивое стремление выделить его образ среди других».
В чём заключалась суть картировского «единственно истинного» толка зороастризма и как кодифицировалась в этот период «Авеста», сказать трудно: тексты сильно разрушены и интерпретации почти не поддаются. Анализ же памятников искусства выявляет лишь общую направленность изменений в зороастрийской догматике. При первых Сасанидах до Варахрана II Ормазд, Анахид и Михр изображались «по образу и подобию» царя и царицы (илл. 10); придворное искусство почти исчерпывалось жанром такого «обожествлённого портрета». Со времени же Варахрана II Картира во множестве появляются изображения птиц и зверей инкарнации зороастрийских божеств, упоминаемые в авестийских гимнах (яштах): Варахрáна (Вертрагны) бык, вепрь (илл. 15Б), верблюд и др.; подателя дождей Ти́штара (Тиштрии) бык, конь; Михра (Митры) белый конь; и др. По-видимому, соответствующие яшты были включены в состав «Авесты» и может быть даже канонизированы. Зато символы Анахид и Фарра (авест. Xвáрна царская харизма; абстрактное сияющее начало, сопутствующее богоизбранным и дарующее величие и власть), популярные при последующих царях, напрочь отсутствуют при Варахране II Картире.