Кому в голову могло прийти?! говорил Тюкин. Кто?! Он все-таки сел. Последнее, что услышал от него Андрей, был хохоток, дурацкий Машина уехала.
Немчинов просмотрел сцену в ожесточенном молчании.
Андрей
Мотоцикл стоял у холма. Андрей вынес из сарая ящик со взрывчаткой, привязал к багажнику мотоцикла. Сел на мотоцикл, просидел почти минуту, слушая тишину.
Подъехал к дому Розы, крикнул:
Сергей! Подождал секунду, крикнул еще: Сергей! И, так и не услышав ответа, уехал.
Сергей слышал крик и вышел все же, уже полураздетый. Огляделся по сторонам, но было уже поздно: он увидел
мотоцикл, карабкающийся на бугор, потом летящий вниз, кувырком, и взрыв, осветивший бугор, сарай, черное небо, грязную землю.
Солнце опять повторило день сначала.
Родители
Сергей Пшеничный сидел в кладовке дома своих родителей. На лицо его падал тонкий лучик от окна.
В этой кладовке, когда мне было тринадцать лет, я нашел две пачки папирос. Отец не курил, а про то, что мама курит, я не знал: она так никогда и не показалась передо мной с сигаретой
Мать ходила по дому, пела, слушала радио, зевала вдруг протяжно.
Но пачки я нашел и решил, что мама держит их для любовника, почему-то Ненавидел ее! К отцу жался. А сказать не мог: мама все-таки
Ты подонок, Андрюша, хлызда, как говорили в Грушовке: ты сбежал. А я хотел тебе сказать: я понял! Раз этот бешеный день крутится без остановки, значит, надо, чтобы мы ничего не меняли здесь. Надо за целый день не сделать ничего. Травинки не помять. Тени не бросить.
Здравствуйте, дорогие товарищи, сказали по радио.
Здравствуйте, ответила мать. Сергей усмехнулся.
Ты обиделся, что они не подпускают нас к себе? Они правы: у них свои законы. И мы никогда ничего не сможем им дать. И мы никуда от них не денемся. Мы никогда не сможем узнать о них больше, чем они того захотят. Если бы я был врач, я обязательно бросился бы лечить и помогать. Но я не врач, не фельдшер, я не имею права вмешиваться
Мать на ходу прикрыла дверь кладовки, которая опять открывалась, как в «том» времени.
Батя, бездельник, подумал Сергей, Трудно замок сделать. Почему у мамы такой маленький живот? Когда Марина ходила с Дашей, у нее на животе можно было обедать, как на столе.
Дашка, засранка, и не вспомнит ни разу. Наверняка не вспомнит А в этом животе я!
«Нам нет преград!» запело радиоголосом Орловой. Мать подошла к зеркалу и, маршируя, как Орлова в фильме «Светлый путь», громко запела с ней вместе. Орлова не получалась: мешал живот. Мать взяла стул и выставила его перед собой, живота не стало видно, она маршировала, пела.
Сергей смотрел, усмехался. Было неловко: подглядывать за матерью. Мало ли что делает человек наедине сам с собой!
И почему я должен кого-то лечить, подумал Сергей, Они живут. Я не помню, чтобы я был так же счастлив когда-нибудь
Мать взяла целлулоидную куклу, поставила ее на спинку стула и маршировала уже вместе с куклой, двигая ей ноги руками.
И я очень рад, Андрюша, что, кроме меня, у тебя здесь никого нет. Им было бы очень трудно пережить твою смерть. Сейчас, наверное, очень трудно терять близких Сейчас хочется жить.
Лидка! В окно вдруг всунулась с улицы Роза. Федьку Потапенко раздавило!
Ой! ахнула мать и заговорила сразу: А мне приснилось, что с Кириллом что-то случилось! А как,
насмерть? И сразу заплакала. Зачем ты мне рассказываешь! Мне нельзя!
Ой, Лидка, не плачь, сейчас!
Роза?! изумился Сергей.
Роза вошла в дом, села возле плачущей матери, заговорила:
Не реви, ребенка растревожишь! Ляг! Ляг скорей!
Это же тетя Роза! вспомнил Сергей. Она жила в Грушовке, когда я учился в институте! Мама говорила, что у Розы был жених, которого она любила всю свою жизнь. Или ждала?
Я вспомнил Розу! опять сказал «Андрею». Интересно, кого она ждала? Наверно, тебя: какой же я жених?! Скорее всего, тебя Сейчас это трудно понять
Он увидел через щелку, как Роза тихонечко выходит из комнаты, оставив мать лежащей на диване и притворяющейся, что спит.
Давно надо было поспать. Сейчас уснет
Со Сталиным мы побеждали, побеждаем и будем побеждать! договаривало радио голосом Бухарева.
Федю раздавило, значит, я здесь уже семь часов И так спокойно. Как дома! Усмехнулся, зевнул вдруг, широко раскрыв рот.
Мама спала. Мирно, тихо.
Сергей спал тоже, прижавшись щекой к жестяному бидону.
Проснулся он оттого, что в доме было темно и голос отца шептал матери:
Совсем глупая у нас мамка Приложил ухо к животу, доиграл: Как слышим? Прием! Вспомнил: Отвернись! Выбежал в сени, принес и развернул газеты с цинковой ванночкой, повторяя: Не смотри! Снял брюки и рубаху, остался в длинных черных сатиновых трусах, сел в ванночку и позвал: У-а! У-а!
Мать обернулась и раскрыла рот, не зная, на что реагировать, и не придумала ничего больше, чем залиться сумасшедшим детским смехом. И отец «раскололся»: сидел в ванночке и хохотал беззвучно от собственной выдумки. И Сергей отвернулся, покраснел и смеялся тихо, не в силах остановиться, потом даже вслух. Заткнул себе рот, испугавшись: не слышали ли они?
А в комнате уже молчали, отец быстро одевался. Мать, не понимая, стояла рядом. Во дворе бешено залаяла собака.