Но я утопала в самой что ни на есть мягчайшей перине, на моем ложе могло разместиться человек пять, единственное, что раздражало, красный цвет, но я уже смирилась с тем, что вкупе с золотом он признак богатства и знатности. И было бы хуже, очутись я сейчас на соломе в холодных сенях, или где там спали невестки, самые бесправные из самых бесправных.
Меня усадили ребенок толкнулся, и довольно сильно, я вскрикнула уже от неожиданности, Наталья заторопила девушек и сильно обеспокоила этим меня. Сначала меня освободили от обуви это действительно были какие-то расшитые обмотки, не туфли и не сапожки, потом от длинного и тяжелого верхнего
платья Наталья, передавая его девкам, назвала его «душегреей», затем сняли еще одно платье не так богато расшитое и не настолько тяжелое, зато с варварски длинными рукавами, и я осталась в одной рубахе. Наталья тут же опрокинула меня на спину и начала уверенно ощупывать мой живот.
Ай, матушка, с восторгом выдохнула она. Ай, не сегодня-завтра ждем! Фроська, а ну сюда! приказала она негромко, и одна из девушек нет, женщин, поняла я, ее волосы убраны полностью под платок и скромный головной убор, подошла и, повинуясь Наталье, тоже пощупала мой живот. Такое нарушение границ меня взбесило, но любопытство пересилило. Ну? Ножки чуешь?
Чую, кормилица, кивнула Фроська.
Вверху ножки стоят, пояснила мне Наталья с невероятно довольной улыбкой. Милостивая хранит, матушка. Даст она, от бремени разрешишься легко да славно.
Я, вспомнив, подняла руку. Вот так, без одежды, я могла бы с мужем расправиться без труда.
Что, матушка?
Милостивую мне дай, потребовала я. Со мной будет.
К тому, что при любом распоряжении возникает суматоха, я притерпелась моментально. С чем это было связано, меня волновало мало, я сказала себе, что нервировать меня это не должно. Наталья передала мне фигурку медведицы, и я аккуратно сжала ее в кулаке.
Ай, матушка, дай мы тебя переложим, предложила Наталья, и мне опять пришлось вытерпеть несколько неприятных минут с причитаниями, суетой и ахами. Зато потом я утонула в мягкой перине, накрытая тяжелым одеялом, и хотя лежать я могла только на спине
А могла бы на соломе, осекла я себя.
В опочивальне тоже были мутные окна. Что-то светилось там, за ними, может, магия, может, северное сияние. В углах, подальше от моей кровати, трепыхались свечи в высоком напольном подсвечнике у него должно быть название. Девицы, тихо щебеча, разошлись по углам, и, повернув голову, я увидела, что они укладываются спать вдоль стен на каких-то полатях или лавках.
Наталья?
Ай, матушка? отозвалась она. Я приберусь да прослежу, чтобы все добро было. Ты вон девкам кричи, ежели что.
Можно их отсюда убрать? Выгнать? Вон, сбивчиво объяснила я. Мысль, что мне придется делить свою комнату с кучей людей, прогоняла сон начисто. Спальня боярыни похожа на хостел да черта с два! Я не хочу, чтобы они тут спали.
Наталья застыла надо мной изваянием. Скорее всего, ничего более необычного она от своей хозяйки не слышала никогда, а я потребовала что-то на уровне хорошо если не неприличного. А где спал боярин? Тоже здесь? И зачинала я свое дитя в присутствии всех этих
О боже.
Боярыня-матушка, протянула Наталья. Я была непреклонна.
Всех вон, и, поманив ее, прибавила: Может, одна из них моего мужа порешила. Вон.
Или сама Наталья, ухмыльнулась я, отправила моего супруга к Пятерым. Кто угодно, я и себя саму не исключала. Самое скверное
Мой довод сработал. Наталья без малейшего смущения сдергивала девушек с лавок и толкала их к двери, они даже не роптали. Последней вышла Фроська, я заметила у нее небольшой животик и подумала она тоже беременна. А Наталья, как ее назвали и Фроська, и Аниська, кормилица. Только чья? Вряд ли моих падчериц или их малышей, стало быть, есть еще какие-то дети?..
Позже приду, оповестила меня Наталья и тоже вышла. Я лежала, слушая звуки дома и улицы.
Низкий вой ветра в трубах и воздуховодах. Трещит печка совсем тихо, но очень недалеко. И жарко. Я протянула руку, стянула с себя одеяло. Хотелось поправить подушку, но я не могла и лишь поерзала, устраиваясь удобнее.
Опочивальня была немаленькой. Повернув голову, я рассмотрела вдоль стены, помимо лавок, теперь пустых, несколько сундуков. На одном из них что-то лежало наверное, мое платье. Свечи застыли, никто не тревожил воздух в комнате, но я вдруг ощутила, что я не одна.
Вместо фигурки богини мне нужно было просить нож?..
Шевеление донеслось с другой стороны, я резко повернула голову, и движение напомнило мне, что это неосмотрительно, но мне на боль в затылке было сейчас плевать там, где слышалось чье-то присутствие, была печь, огромная изразцовая печь; уже почти прогоревшие, хрустели покрытые оранжевой россыпью огоньков поленья, и темная тень ступила на приставленную к стене лестницу.
Крикнуть я не успела.
Полно, матушка, я это, Марья, раздался скрипучий старческий голос, и я испытала невероятное облегчение, пусть преждевременное: любая старуха со мной, беременной, справится без труда. Поди, Наталья-то ругаться будет, ежели я тебя оставлю, а сама на печи буду. Ох, старость не радость-то