Сии Туркменские поколения рассыпаны по всей степи начиная от Каспийского моря почти до самых Китайских пределов. Они разделяются на множество мелких отраслей, из коих в каждой есть избранный старшина, которому народ повинуется, или лучше сказать, которого народ уважает по старости лет, по разбойническим доблестям его, или по богатству.
В Обе Суджи Кабил в которую я прибыл считается до 50-ти дворов и три колодца с хорошей пресной водой.
Море отстоит от оной к Западу на 3 агача. {37} Я остановился в кибитке Сеида., где был принят очень ласково; кочевье сие находится в 28 верстах на N. ten О. от Красноводской якорной стоянки нашей.
Сентября 20. Я дневал в Суджи Кабиле; по сказаниям Муллов Туркменских, мы должны были в путь отправиться 12 го числа лунного месяца Зилхидже, что соответствует 21 числу Сентября; сей день у них считается счастливым для поездки, и проводники мои никак не хотели меня прежде сего времени везти.
В последствии узнал я, что старшина поколения Келте уговаривал Сеида не ехать со мной; причиною тому была дружба сего старшины с Геким-Али баем старшиной поколения Киринджик, коего брат сперва вызывался везти меня за 100 червонцев, по которому я отказал, и нанял Сеида за 40: несмотря на все его убеждения Сеид дав мне слово, не хотел изменить ему, и против желания всех единоплеменников принял меня к себе. Редкой поступок сей несоответствующий бесчестным правилам коими руководствуются Туркмены, имел причиною внушения Киата, которой пользуясь доверенностью между Туркменами, и надеясь после счастливого возвращения моего успеть в видах своих относительно нашего правительства, уговорил Сеида ехать, и по прибытии моем в Суджи Кабил два раза ездил к вышеупомянутому старшине в кочевье. Нрав Сеидов был может быть еще из лучших между Туркменами мне знакомыми; он был груб в обращении, не весьма дальновиден, но постоянен, решителен и отважен, притом же хороший наездник и славен разбоями производимыми
им в Персии. В течении сих записок видны будут некоторые прекрасные черты его нрава и между тем другие поступки столь противоречущие первым, что оных никак бы нельзя приписать тому же самому человеку. О нем рассказывают следующее: Когда Сеиду было 16 лет, то поехал он однажды в поле с престарелым отцом за три дни езды от своей кибитки, и нечаянно встречен был толпою конницы поколения Теке им неприязненного. Отец его ехал на добром коне, а Сеидова лошадь едва тащилась, не имея надежды спастись старик слез, и отдавая лошадь свою сыну, говорил ему: Сеид я уже стар и довольно жил, ты молод, и можешь поддержать семейство наше, прощай спасайся, а я здесь останусь; Сеид отвечал старику обнажив саблю, что если он не хочет сам спасаться, то погубит их обеих и все семейство осиротеет, потому что он намерен в таком случае защищаться, и сам соскочил с лошади. Краткость времени и приближающийся неприятель не позволили им более спорить, они решились спасаться всякой на своем коне; наступившая ночь укрыла их от неприятеля и отец его сознавался в присутствии всех единоплеменников, что сын превзошел его в храбрости.
Я нашел однако же что нравы Туркменов в сей Обе гораздо лучше прибрежных; это полагаю происходит от того, что живущие далее в степи они не привыкли, столько к плутовству чрез обращение с промышленниками, приезжающими всякой год с разными товарами на Туркменской берег. Киат однако же не оставил случая выпросить у меня подарков Геким-Али-баю и Ана-Дурде, старшинам которые вместе со мною ехали в Хиву по своим надобностям, я также подарил некоторые безделицы жене Сеида и женам нанятых им для меня проводников.
Из Суджи Кабил я известил о себе письменно Майора Пономарева.
Сентября 21. С рассветом выехал я из Суджи Кабил на большом и толстом верблюде, на котором с трудом мог усидеть когда он подымался. Мой керван состоял из 17-ти верблюдов принадлежащих 4 м хозяевам, бывшим у меня в проводниках и ехавшим в Хиву для покупки хлеба. Из них старший был Сеид, второй родственник его Абул-Гуссейн, третий Кульчи и четвертый Ах-Нефес; верблюды наши были все привязаны друг к другу и тянулись длинною цепью{38}.
Сентября 21. Проехав 20 верст мы остановились около полдня на час времени и соединились с другим керваном, коим предводительствовал Геким Али-бай. По мере удаления нашего от берега керван наш все увеличивался из разбросанных по сторонам Туркменских кочевьев, так что на третий день, когда мы вступили уже совершенно в безлюдную степь, с нами было до 200 верблюдов и до 40 человек, которые все шли в Хиву для покупки хлеба.
Раздоры Геким Али-бая с моим Сеидом распространились и на меня; мы шли особо, и на ночлегах останавливались порознь. Керван мой был хорошо вооружен и если Геким-Али-бай, как я полагаю, имел намерение ограбить нас, то вероятно не решился на сие опасаясь оружия нашего. Он никогда не кланялся мне и сидя у своего огня с своими товарищами всегда поносил нас; мне удалось однако же посредством чая, до которого Туркмены большие охотники, переманить к себе несколько человек из его кервана. Может быть Геким-Али-бай еще и для того убегал меня, что опасался за сие дурного приема от Хивинского Хана. Как бы то ни было, я всегда брал предосторожности и во все 16 дней и ночей поездки нашей не снимал с себя оружия.