Первую строфу от второй Толстой отделил ломаной линией.
Первая строфа о Риме. В его «радужных лучах», «цветах, источнике прозрачном», в его небесной высоте, безоблачной тверди ощущается «разлитое, таинственное зло». Теплый ветер, колыханье вершин деревьев, запах роз не спасают от ощущения, что над всем этим властвует смерть. Это Божий гнев, который люб созерцателю римских развалин. Римская цивилизация видится в мрачных тонах. В ней больше зла, нежели добра, а потому и смерть сильнее жизни.
Откуда такой накал восторженной неприязни? От понимания того, что современное человечество оказалось в капкане обмана:
оно не ведает, что потребность в благоухании, жажде наслаждений, жизни в радужных тонах это «усладители последней муки», «предвестники последнего часа»;
«хлебом и зрелищем» искусно управляет «посланник роковой», то бишь Антихрист, прикрывающий «тканью легкою свой образ», дабы утаить от людей «приход ужасный свой».
Малярия смрадная, смертельная болезнь. Она «Божий гнев». Созерцатель обеих картин любит этот гнев, ибо он праведный. Однако текст всего стихотворения наполнен чувством тревоги за судьбу человека и человечества, желанием предостеречь от надвигающейся трагедии, от добровольного рабства в царстве Антихриста. Сможет ли человек, вняв гласу Бога, спасти и защитить себя? Сможет ли очнуться от сладостных звуков, убаюкивающих и затуманивающих его разум? Найдет ли в себе силы для отторжения малярийных зловоний?
Ломаная линия, отчерк Толстого, разделивший стихотворение на две части, может иметь разные мотивации: то ли Толстой воспринял каждую из строф как нечто самостоятельное, то ли провел границу тревоги между прошлым и настоящим, то ли ему показалось неудачным сравнение двух цивилизаций? Читатель этих строк может самостоятельно решить эту проблему.
С. 98. «Поток сгустился и тускнеет». 1836. Т.
Толстой, непревзойденный мастер «диалектики души», с юности и до последних минут жизни стремился понять, что, как и почему происходит в подсознании человека. Очевидно родство двух художников на уровне установки, но различие велико в формах воплощения. Толстовский напряженно «колючий» синтаксис и воздушность поэтического слова Тютчева при описании драмы души. Последнее возникает за счет легкости интонации, напоминающей журчание ручья, глагольных форм, играючи передающих («льется» и «журча», «тревожит») торжество жизни над «всесильным хладом».
«Поток сгустился и тускнеет / И прячется под твердым льдом» это сказано по-тютчевски. Все три глагола создают напряжение ситуации: сгустился приготовился к преодолению препятствия, тускнеет светлый ключ наталкивается на твердыню льда, прячется не исчезает, а продолжает жить.
Так же по-тютчевски лаконично и с помощью емких по содержанию метафор описана судьба осиротелого человека, юного, но уже убитого «хладом бытия». Ближе к финалу натурфилософская метафора усиливает суть человеческих страданий и надежд:
Но подо льдистою корой
Еще есть жизнь, еще есть ропот
Это стихотворение Тютчева о вере в силу энергии жизни как в природе, так и в душе человека. Оптимизм, близкий Толстому.
С. 175. «Дума за думой, волна за волной». 1851. Т.!
Название книги идет от первой строчки стихотворения Ф. И. Тютчева (1851).
Книга использовалась для автографов близких друзей, родных, знаменитых гостей яснополянского дома.
Построена она по принципу ежедневника, разделенного специальными иллюстрациями на месяцы, каждая ее страница посвящена одному дню. На каждой календарной странице помещены отрывки из стихотворений лучших русских поэтов XIX века. Среди них А. С. Пушкин, М. Ю. Лермонтов, Ф. И. Тютчев, П. А. Вяземский, В. А. Жуковский, гр. А. К. Толстой, А. С. Хомяков, А. Н. Апухтин и другие.
В. А. Жуковский вопрошал: «Невыразимое подвластно ль выраженью?..» Ответ на этот вопрос прозвучал в стихотворении Ф. И. Тютчева «Silentium»: «Мысль изреченная есть ложь». Однако это не помешало Тютчеву воздать должное процессу познания и установить его родство со вселенским законом движения, перехода от одного состояния к другому, от думы к думе, от волны к волне (тесно в сердце безбрежно море; «здесь в заключении, там на просторе»). Все та же «диалектика души», главное свойство толстовской прозы, но есть и склонность к агностицизму.