Я знаю, глухо ответил он. Он смотрел на рыдающую мать, которую пыталась успокоить медсестра.
Может, в столицу ее, где больницы более оснащенные начал я.
Перелет она не перенесет, отрезал Тайга. Это все равно что пытаться перевезти зажженную динамитную шашку в самолете.
Мы молчали. Ситуация была патовой. Здесь, в нашей больнице, такие операции на детях с комплексными пороками не проводили. Риск был чудовищным. Смертность на операционном столе просто запредельной. Любой здравомыслящий администратор запретил бы это, чтобы не портить статистику и не нарваться на судебный иск.
Мы не можем просто смотреть, как она умирает, сказал я наконец.
Тайга посмотрел на меня. Долго, изучающе.
Ты понимаешь, о чем просишь, Херовато? Если мы ошибемся, нас не просто уволят. Нас сотрут в порошок. И будут правы.
А если мы не попробуем, я не смогу смотреть в глаза ни ее матери, ни себе в зеркале, ответил я. Профессор, мы можем это сделать. Я знаю, что можем.
Откуда такая уверенность? его голос был тихим, но в нем слышалась сталь. Из своих книжек?
Из понимания того, что другого шанса у нее нет.
В этот момент из-за угла вышел Кенджи. Этот японец что, преследует
меня? Он, видимо, усердно подслушивал. На его лице было написано злорадство.
Профессор, он сумасшедший! выпалил он. Вы не можете его слушать! Это же ребенок! Если она умрет на столе, нас засудят. Больницу закроют.
Тайга даже не повернулся в его сторону. Он продолжал смотреть на меня. И я видел, как в его глазах идет борьба. Борьба между протоколом и долгом, между риском и шансами, между холодным расчетом и отчаянным желанием спасти.
Кенджи, негромко сказал Тайга. Иди работай. Пиши выписки. Это у тебя получается лучше всего.
Кенджи открыл рот, чтобы возразить, но, встретившись со взглядом профессора, захлопнул его и, бросив на меня полный ненависти взгляд, удалился. Тайга взглянул на меня, покачал головой, а затем вернулся к матери девочки.
Шанс есть, медленно произнес он. Но он очень мал. Операция невероятно сложная, и исход непредсказуем. Мы можем попытаться. Но я не могу вам ничего обещать. Решение за вами.
Женщина посмотрела на него, потом на меня. В ее глазах, полных слез, была не только мольба, но и какая-то отчаянная решимость. Удивительно, но взгляд матери, отчаянно жаждущей спасти своего ребенка, одинаков у всех наций и народов.
Делайте, прошептала она. Делайте все, что нужно. Только спасите ее.
Тайга кивнул.
Херовато. Готовь операционную.
Подготовка к операции была похожа на подготовку к высадке на вражескую территорию во время войны. Мы собрали целый консилиум. Анестезиологи, реаниматологи, перфузиологи все были напряжены до предела. Я, если честно, даже удивился, что кто-то согласился. Ладно мы с профессором, там уже давно понятно, что мы отбитые на всю голову. Но, видимо, у Тайги здесь была целая бригада «своих» людей, готовых идти даже на самые сумасшедшие операции.
В это время профессор быстро рисовал на доске схемы, объясняя план. Голос его был ровным и четким, но я видел, как сжаты его кулаки.
Мы сделаем радикальную коррекцию в один этап, говорил он. Закроем дефект межжелудочковой перегородки заплатой из ее собственного перикарда. Затем самое сложное. Реконструкция выводного тракта правого желудочка. Мы должны расширить его, чтобы обеспечить нормальный кровоток в легкие.
Мы будем использовать гомографт? спросил один из хирургов.
Нет. У нас его нет, и времени на поиски тоже, ответил Тайга. Мы сделаем трансаннулярную пластику. Рассечем кольцо легочного клапана и вшьем заплату, чтобы расширить его.
Это был рискованный, но единственно возможный в наших условиях план. Я стоял рядом и молчал, но в голове уже прокручивал каждый этап. Я уже знал, где могут возникнуть проблемы.
Когда мы вошли в предоперационную, я увидел свое отражение в зеркале. Бледный, осунувшийся японец с горящими глазами.
Не бойся, Херовато, сказал Тайга, когда мы мыли руки. Его голос был необычно тихим.
Я не боюсь, профессор, ответил я.
И это была чистая правда. Я стоял над операционным столом, и весь мир сузился до этого маленького, отчаянно борющегося за жизнь сердечка. Вся усталость, все сомнения, все мысли все это ушло. Остался только хирург. И его работа.
Мы начали.
После разреза и мобилизации сосудов мы тут же перешли на искусственное кровообращение.
Гепарин в дозе, скомандовал Тайга.
Я подтвердил дозу и следил за коагулограммой на мониторе. Всё было под контролем. Аппарат ИК запущен, температура понижена. Затем началась основная часть.
Операция была пыткой и чудом одновременно. Маленькое сердце, не больше кулачка самой девочки, было хрупким, как фарфор. Все ткани были тонкими, нежными. Каждый шов, каждое движение требовали нечеловеческой точности. Мы работали под микроскопом, и наши инструменты казались грубыми и громоздкими.
Тайга был великолепен. Его руки не дрожали. Он был спокоен, как скала. Но я видел напряжение в его плечах, видел капельки пота на его лбу, которые периодически стирала медсестра. Я ассистировал:отсасывал кровь, держал ретракторы.
Самый сложный момент настал, когда мы закрыли дефект заплатой и начали реконструкцию легочной артерии. Ткани были настолько истончены, что нить просто прорезала их.