Дивную дичь затравил я: эвон везу двуногих собак!
А в карете той ехала мать Долгорукая с тремя дочерьми.
Так что молод-молод, но царь все понимал!
По вечерам садились Долгорукие вокруг стола, рассыпали перед царем карты. Играли однажды в бириби на поцелуи: кто выиграет, тот княжну поцелует. И конечно же, так сдали карту в марьяже, что его величество выиграл. Княжна Катерина уже и губы подставила на, целуй! Но шлепнул царь карты и ушел. Колыхнулись свечи в высоких шандалах. Зловещее почудилось тут Алексею Григорьевичу, и тогда позвал он в Горенки двоюродного брата своего, князя Василия Лукича: дипломат тертый, иезуитством славен.
Где, что, как расспросил, сразу загорелся, и начал Лукич альянс любовный сколачивать крепко. Тому и природа способствовала: дожди все плыли, шумело в трубах, на двор не выйдешь, зато уютно сидеть во мраке. В туманных зеркалах ослепительно вспыхивали драгоценные камни, а матовая белизна плеч женских казалась точеной словно мрамор До чего же хорошо грезится о любви под тонкое пение флейты Иогашки Эйхлера!
А княжна Екатерина
Алексеевна, после казуса того с женишком цесарским, замкнулась. Повзрослела. Еще больше вверх вытянулась. На губах же ее ухмылка, ко всему презренная.
«Не привелось, размышляла Катька, графинею Миллезимо стать, так буду на Руси императрицей. И тот красавчик подползет, как миленький Хорошо бы ему туфлю к носу приставить: целуй, невежа!»
Василий Лукич научил племянницу свою как девице вести себя в положениях заманчивых. Чего надо бояться, а чего не следует, коли попросят нескромно. Сначала Катька еще краснела, дядю слушая, а потом перестала
И часто встречался Петр с княжною в местах притемненных, где даже свеч не было. Но смутен был в эти дни князь Иван.
Гляди, сестрица, сказал он как-то, не обожгись. Негоже так: чужой грех с цесарцем царевым именем покрыть хочешь!
Екатерина заголила перед ним грудь и шею свою:
Устала я от злодейств ваших! Не от тебя ли, братик, сине вот тут? Это за венца мово А вот, гляди, от батюшки память! Это чтобы царицей я стала, всем вам на радость. А случись мне царицей быть, так я батюшку со света сживу Тебя же, братец, в Низовой корпус сошлю гнить тебе, Ванька, на Гиляни!
Гадюка ты, сказал Иван, но отступился В один из вечеров (уже похолодало) Алексей Григорьевич, прибаутничая, разливал вино. Петр чарку не взял морщился.
Не лежит душа моя к винному питию, сказал.
Ах, государь! лебезил воспитатель. Что бы вам уважить свово учителя? Чай, потчую-то ваше величество от сердца
Князь Иван злодейство почуял, поднял лицо сумрачное:
Папенька, стоит ли государя к вину приневоливать? Час уже поздний, его величеству опочивать бы
Тут князя Ивана в сенцы позвали вроде бы ненароком. А там братцы его (Николашка, Алешка да малолеток Санька) принялись дубасить его. Били да приговаривали:
Не мешай счастью нашему! Плохо будет, коли заперечишь
Палки побросали потом и кто куда. Фаворит поднялся, о притолоку дверную паричок от пыли выбил. У зеркала постоял, синяки разглядывая, припудрился и снова в покои вернулся. А там отец его хныкал все еще уговаривал царя:
Знаю, ваше величество, нелюб я вам стал. Паче того, обида моему дому, что у Юсуповых вы полбутылки выпили да похваливали. У дука де Лириа сами винца просить изволили
Князь Иван, со зла на своих родичей, полную чашу вина выглотал. Император глянул на него и сказал:
Коли ты пьешь, от тебя не отстану Потешим боярина!
Пили и княжны. Прасковья Юрьевна охмелела увели ее. А старик знай себе подливал царю да прибаутничал. Иван Алексеевич придвинул к отцу свою посудину.
В остатний раз хлебну, сказал, и спать уйду Ушел. Разморились княжны их тоже наверх отослали. Алексей Григорьевич и не заметил, как пропал царь из-за стола. Отыскал он его на дворе. Под дождем холодным, весь мокрый, стоял мальчик-император внаклонку. Его рвало. Долгорукий царя повлек за собой.
Ничего, говорил, сейчас на постельку ляжете
Петр провис на его руках, мотало его в разные стороны.
Лошадей, бормотал, запрягай
Старый князь втолкнул царя в сени, что вели прямо в опочивальню княжны. На цыпочках вернулся Алексей Григорьевич к себе, а жене сказал молитвенно:
Благодари бога, Прасковья Быть дочери твоей поятой от корени царского корени благословенного!
Не доглядели! Эх, люди Царь-то молод, горяч, спрос короток. Порушил его величество княжну нашу! Лишил ее добродетели главной Ой, горе нам, горе! Выпало бесчестье фамилии всей нашей Куда ж вы смотрели, люди? Не уберегли касатку!
Князь Иван послушал, как глумливо шумят отец с дядей, велел лошадей запрягать:
Мне более в Горенках не бывать. Вы с тем и оставайтесь!
Петр II, поутру проснувшись, застыдился:
Алексеевна, ты ли это? Скажи как выйти-то мне отсель?
Долгорукая лежала рядом с ним длинная, поджарая, словно молодая кобылка. Повернула к царю лицо свое без единой кровинки:
Как вошли, ваше величество, так и выйдете.
Эва! Да ведь там народ ходит, мне людей стыдно Петр встал, глянул в окна. Высоко Чай, ноги поломать можно!
Но уже стерегли, видать: ждали, когда царь проснется. Ввалились в спальню, шумно и пьяно, князья Долгорукие всей фамилией, будто свора. Шум, гвалт, рев, плач, кликушество. Алексей Григорьевич (без парика, глаза с мутью, вздох сивушный) кинулся к постелям с кулаками