Бывала я и неосторожна. Помню, как-то зимой я пошла с девочками в байрак, взяла детские салазки и предложила старшим скатываться с горы, покрытой местами кустарником и молодыми деревьями. Ма, как мы называли Марию, со всего размаха ткнулась в молодое деревцо. К счастью она не ударилась, не испугалась и не заплакала, но мне задним числом стало страшно. Помнит ли она это? Для детей в Отраде была радостная жизнь. Мы часто ездили в Попасное. У дяди в имении были ручные павлины, которых можно было кормить из рук хлебом. У него был конный завод. Жеребята брали сахар из рук детей. Помню, одного жеребенка как-то особенно кормили, давали ему есть сырые яйца. Звали его «Тезей». Когда он вырос, на скачках «Дерби» он взял первый приз. После революции его удалось переправить на юг в Добровольческую армию, где он и погиб в строю. Двоюродный брат твоего отца, ваш дядя Сережа14, очень хотел его переправить заграницу, но командование Добровольческой армией его реквизировало.
В середине июля 1914 года мы решили оставить детей на попечение нянюшек и поехать на юг в имение «Аскания Нова» Фальцфейна. Фальцфейн-отец был предприимчивый колонист-немец, овцевод, очень богатый, но он до старости ходил одетым как простой крестьянин. Помню, рассказывал нам один помещик: «Едем мы в поезде с моим соседом крупным помещиком, и сидит против нас невзрачного вида старый крестьянин. Стали мы с моим другом обсуждать, как лечить чесотку на овцах. Предлагали друг другу разные средства И вдруг сидящий против нас мужичек вступает в разговор и очень авторитетно доказывает, как лучше всего бороться с этой болезнью. Раздосадованный, я сказал ему: что вы меня учите; у меня большое стадо. У меня три тысячи овец. У вас три тысячи овец? А у меня три тысячи собак, охраняющих моих овец. Мы так и привскочили: Так вы Фальцфейн? Да. И тут мы уже с уважением стали прислушиваться к его советам». Так вот, у этого Фальцфейна были сыновья, которым он дал прекрасное воспитание и образование. Один из них был большой любитель животных, зоолог, и в Аскания Нова у них был настоящий зоологический сад и музей. Туда мы и решили поехать. Аскания Нова была далеко на юг, почти в Крыму, и дорога была по сплошной черноземной степи. Ехали мы на двух автомобилях. В нашем были наш шофер Александр, Миша со мной, молоденькая барышня Короблева из Новомосковска и Александр Степанович Ильяшенко (композитор и наш сосед). В другом братья Рогальские со своим отцом, немцем колонистом, который недалеко от Екатеринослава15 на песках выращивал чудные помидоры, устроив искусственное орошение. На этом они разбогатели, и его сыновья, прекрасно образованные, бывали и у дяди Коли Родзянко и у нас. Один из них, Артур Петрович чудно пел. У него был красивый тенор. После революции он эмигрировал в Америку. Здесь16 первое время он и Владимир Степанович Ильяшенко (брат композитора), купив землю, работали как фермеры.
Ты не представляешь себе, как чудно было нестись на автомобиле по широкой Екатерининской дороге. Далеко-далеко видна безбрежная степь, уже скошенные поля пшеницы, местами еще в копнах. По дороге остановились раз у работавшей молотилки. Хозяин богатый мужик, хуторянин, охотно рассказывал нашим мужчинам о своем урожае. Дорога была дальняя, и мы где-то переночевали. Подъехали к Аскания Нова к вечеру. Это был настоящий оазис среди пустынной степи. Красивый дом, гостиница для приезжих, деревья, ручейки искусственного орошения, розы всех сортов и чудные цветы.
Переночевали и пошли смотреть зоологический сад. Каких только зверей тут не было: и бизоны, и гну, и зебры, и козочки и антилопы. Последние бегали на пространстве в несколько десятин, огороженном высоким частоколом. Большинство зверей были ручные. Подпрыгнул к нам и кенгуру, давал себя гладить и ел из рук. В окнах домов были клетки с канарейками, которые свободно вылетали в сад.
На обратном пути мы ночевали в гостинице. Пили утренний кофе. Какая-то незадачливая певица все повторяла трудный пассаж для вечернего концерта. Вдруг подошел один из Рогальских с испуганным лицом и сказал: «Германия объявила нам войну!» У всех вытянулись лица. Молодые Рогальские были военнообязанные. Спешно поехали домой: они к себе мы в Отраду Миша был уже тогда выбранным мировым судьей, которые призыву не подлежали, но он все-таки должен был явиться в Новомосковск в призывной участок. Там он был признан негодным к военной службе из-за своих плоских ступней. Скоро приехал к нам его брат Георгий. Он только что окончил лицей и собирался идти на войну. По месту своего рождения и он должен был явиться в Новомосковск. Вернулся он оттуда какой-то растерянный: его забраковали. Мы были поражены почему? Оказалось, по его росту он был слишком толстый и тяжелый. Расстроенный он спешно уехал в Петербург и там добровольцем вступил в Преображенский пехотный полк. Никола, другой брат твоего отца, стал работать в отделе земского Красного креста. Он не подлежал призыву по законам Российской Империи, потому что был на четыре года моложе своего старшего брата и считался как бы поддержкой своих родителей.
Мы продолжали жить в Отраде, посылали солдатам посылки на фронт, и получали в ответ от них трогательные письма. Осенью 14-го года поехали в Варшаву повидаться с Георгием. Там уже были и родители. Бабушка17 как попечительница Елизаветинской Общины сестер милосердия водила нас в госпитали для раненых. Я тогда была беременна тобой, Владимир, и мне было как-то ужасно неприятно видеть этих несчастных больных и раненых. Сердце сжималось от жалости, и было мне как-то особенно тошно. Раз приехала навещать раненых вел. княгиня Елизавета Федоровна, сестра Императрицы, и раздавала им свои фотографии. Дала и мне. Фотография эта всегда висела потом у меня в комнате. В Варшаве мы видели в первый раз в жизни аэроплан. Это был немецкий аэроплан. Он бросил одну бомбу на площадь и улетел, не причинив вреда.
Несмотря на войну, жизнь в Отраде текла как обычно. Ушедшие на войну рабочие были заменены военнопленными. Это были славяне австрийцы. Помню, как один из них, пастух, высвистывал на самодельной дудочке заунывные, красивые мелодии, вероятно Карпатских песен. Другой работал в саду, и мы с детьми любили с ним разговаривать. Мы хорошо понимали друг друга. Помню Ма18 после пасхи потеряла в саду свое ожерелье из пасхальных яичек. Он нашел их и принес к нам. Теперь вспоминаю, что я не догадалась тогда денежно его за это отблагодарить.
Каждый будний день в десять часов утра Миша ходил в свою канцелярию мирового судьи разбирать судебные дела. Я очень любила слушать взаимные обвинения тяжущихся, допросы свидетелей все это меня очень интересовало. Я воображала себе, как бы я решила то или другое дело. Обычно это были небольшие кражи, взаимные оскорбления, иногда пьяные драки. Дела решал или Миша один или к нему съезжались волостные судьи. Тогда после допроса свидетелей объявлялось: «Суд удаляется на совещание». Это означало, что все должны удалиться из комнаты, уходила и я, и двери запирали. Миша говорил, что его поражает здравый смысл и чувство справедливости этих волостных судей. Когда был волостной суд, обязанность Миши сводилась к указанию статьи закона подходящей к данному случаю. Помню один раз Миша вынес приговор тюремного заключения двум парням. А они неожиданно бросились на пол в земном поклоне со словами: «Покорнейше благодарим». Я удивилась. Оказывается, они ожидали большего наказания. Они украли из запертого амбара несколько мешков пшеницы у какой-то старухи. В краже признались, пшеницу вернули, и баба их простила. Но уголовное дело было уже начато, а по русским законам оно прекращено быть не может, и кража со взломом карается очень строго. Они это знали, а Миша дал им минимальное наказание, кажется три месяца тюрьмы. Интересно, что в Сербии, куда мы попали в беженстве, законы другие, и дело о краже может быть прекращено по взаимному соглашению. В каждой стране иначе, согласно обычаю.