Да, он говорит удивительно как сильно. Потому-то я и полагаю, что приобретение денег весьма важно не для каждого человека, а только для добронравного. Деньги содействуют большею частью к тому, чтобы не обманывать и не лгать нехотя, и выйти отсюда не боясь, что или богу не принесены известные жертвы, или людям не заплачено жалованье. Они доставляют много и иных выгод. Для человека с умом, по моему мнению, одно, конечно, лучше другого; однако ж и богатство, Сократ, все-таки весьма полезно.
Ты прекрасно рассуждаешь, Кефал, сказал я. Но эту самую справедливость назовем ли мы просто истиною и отдаванием того, что получено от другого, или подобные поступки иногда бывают справедливы, а иногда нет? Как бы так сказать: всякий ведь согласится, что кто взял оружие у своего друга, обладающего здравым умом, тот не должен отдавать его этому другу, сошедшему с ума, когда он того требует, и отдавший был бы неправ даже и в том случае, когда высказал бы ему всю истину.
Твоя правда, отвечал он.
Следовательно, не это определение справедливости, что она есть высказывание истины и отдавание взятого.
Нет, именно это, Сократ, подхватил Полемарх, если только верить Симониду.
Ну так предоставляю вам продолжать разговор, сказал Кефал, а мне уже пора заняться жертвоприношением.
Значит, твоим наследником[34] будет Полемарх? примолвил я.
Конечно, сказал он, усмехнувшись, и тотчас пошел к жертвеннику[35].
Скажи же ты мне, наследник беседы, продолжал я, какое мнение Симонида о справедливости, по-твоему, правильно.
То, отвечал Полемарх, что справедливость состоит в воздаянии всем должного. Говоря так, он, мне кажется, говорит хорошо.
Разумеется, примолвил я, Симониду-то нелегко не верить: ведь это человек мудрый и божественный. Однако ж ты, Полемарх, может быть, и знаешь, что говорит он, а я не знаю: уж верно не то, о чем мы сейчас рассуждали, чтобы, то есть, залог, каков бы он ни был, отдавать требующему не в здравом уме, хотя залогом-то в самом деле налагается долг. Не так ли?
Так.
Ведь залога никак не следует отдавать, если требует его человек не в здравом уме?
Без всякого сомнения, отвечал он.
Стало быть, Симонид разумеет что-то другое, когда говорит, что справедливость состоит в воздаянии должного.
Да, другое, клянусь Зевсом: у него та мысль, что долг друзей делать друзьям что-нибудь доброе, а зла не делать.
Понимаю, сказал я, тот отдает не должное, кто возвращает вверенные себе деньги, когда и принятие, и возвращение их бывает вредно; друзьями же называются те, из которых один принимает, а другой отдает. Не эту ли мысль приписываешь ты Симониду?
Конечно, эту.
Что ж? а врагам надобно ли воздавать то, чем мы при случае бываем им должны?
Да, непременно то, чем должны, отвечал он, а долг врага, в отношении к врагу, состоит, думаю, в воздаянии того, что прилично, то есть в воздаянии зла.
Поэтому Симонид, сказал я, как поэт, изобразил значение справедливости, должно быть, гадательно, то есть мыслил, кажется, так, что справедливость состоит в воздаянии каждому, что прилично, и это назвал долгом[36].
А ты как же думаешь? спросил он.
Ради Зевса, отвечал я. Да если бы кто-нибудь предложил ему вопрос: Симонид! Чему и что должное, или приличное, воздает искусство врачебное? Какой, думаешь, дал бы он нам ответ?
Очевидно, сказал бы, что оно доставляет телам лекарства, пищу и питье.
А чему и что должное, или приличное, воздает искусство поварское?
Оно сообщает кушаньям вкусность.
Пусть; но кому и что может воздавать искусство справедливости?
Если надобно сообразоваться с прежними ответами, Сократ, сказал он, то это искусство друзьям оказывает пользу, а врагам наносит вред.
Поэтому справедливость он поставлял бы в делании добра друзьям и зла врагам?
Мне кажется.
Но кто особенно способен делать добро страждущим друзьям и зло врагам, в отношении к болезни и здоровью?
Врач.
А кто плавателям, в отношении к опасностям морского путешествия?
Кормчий.
Что же справедливый? Какою деятельностью и в каком отношении может он быть полезен для друзей и вреден для врагов?
Мне кажется, нападением и защитою в сражении[37].
Пусть; однако ж людям, не страдающим болезнью, любезный Полемарх, врач ведь не полезен.
Правда.
А не плавающим не полезен кормчий.
Да.
Стало быть, не сражающимся не полезен справедливый?
Нет, этого я не думаю.
Значит, справедливость полезна и во время мира?
Полезна.
Равно и земледелие. Не так ли?
Да.
Для собирания плодов?
Да.
И сапожническое мастерство?
Да.
Скажешь, думаю, для приготовления обуви?
Конечно.
Ну что ж? А справедливость во время мира для какой нужды или приобретения почитаешь полезною?
Для сделок, Сократ.
Сделками ты называешь сношения или что другое?
Разумеется, сношения.
Но с кем лучше и полезнее сноситься, когда хочешь расстановить шашки[38], с человеком справедливым или с игроком?
С игроком.
А при кладке плит и камней, неужели лучше и полезнее обратиться к человеку справедливому, чем к домостроителю?
Отнюдь нет.
В каких же сношениях справедливый будет, например, лучше цитриста, как цитрист бывает лучше справедливого в игре на цитре?
Мне кажется, в денежных.
Может быть, кроме употребления денег, Полемарх; потому что когда надобно за деньги сообща купить или продать лошадь полезнее, думаю, снестись с конюхом. Не так ли?
Видимо.
А когда корабль с кораблестроителем или кормчим.
Естественно.
В каком же случае, для употребления золота или серебра сообща, полезнее других человек справедливый?
В том, Сократ, когда бывает нужно вверить деньги и сберечь их.
То есть когда надобно не употребить, а положить их, говоришь ты?
Конечно.
Значит, справедливость, в отношении к деньгам, тогда бывает полезна, когда деньги бесполезны?
Должно быть.
Подобным образом, для хранения садового резца в общественном и домашнем быту полезна справедливость; а для употребления его нужно искусство садовника?
Очевидно.
И чтобы сохранить щит и лиру без употребления, скажешь, полезна справедливость; а когда нужно употребить их требуются искусства оружейное и музыкальное?
Необходимо.
Так и во всем другом, справедливость при полезности бесполезна, а при бесполезности полезна?
Должно быть.
Не слишком же важное у тебя дело справедливость, друг мой, если она полезна для бесполезного. Рассмотрим-ка следующее: не правда ли, что человек в сражении, в кулачном бою, или в каком-нибудь другом случае, умеющий ударить, умеет и поберечься?
Конечно.
И умеющий сохранить себя от болезни, не подвергаясь ей, умеет и сообщать ее?
Я думаю.
А оберегатель-то лагеря не тот ли хорош, который знает также, как похитить замыслы и действия неприятелей?
Конечно.
Значит, кто отличный чего-нибудь сторож, тот и отличный вор той же вещи.
Естественно.
Итак, если человек справедливый умеет сохранять деньги, то умеет и похищать их.
Ход речи действительно требует такого заключения, сказал он.
Следственно, человек справедливый, по-видимому, есть вор, и этому ты научился, кажется, у Омира, который, превознося похвалами Одиссеева деда по матери, Автолика, заключает, что он более всех людей отличался воровством и обманом. Так выходит, что справедливость, и по твоему, и по Омирову, и по Симонидову мнению, есть искусство воровать в пользу, то есть друзьям, и во вред врагам[39]. Не так ли ты говорил?
О нет, ради Зевса; я и сам не знаю, что говорил. Впрочем, мне все еще представляется, что справедливость велит приносить пользу друзьям и вредить врагам.
Но друзьями тех ли называешь ты, которые всякому только кажутся добросердечными, или тех, которые в самом деле добросердечны, хотя бы и не казались? Такой же вопрос и о врагах.
Естественно любить тех, отвечал он, которых почитают добросердечными, и ненавидеть тех, которых признают лукавыми.