Сказано же: «завидуйте молча». Вот и завидуйте.
Он усмехнулся, стряхнул невидимую пылинку с плеча и шагнул вперед под свет больших хрустальных люстр, низко свисавших с черного, усеянного мириадами искринок, потолка.
Кира внимательно осматривала зал. Он что-то ужасно напоминал ей. Это огромное пространство, густо уставленное круглыми столами и длинными, прямоугольными. Эта колоннада по всему периметру, за которой прятались еще столики, теперь уже небольшие, на две-три персоны. Они стояли вдоль стен, и перемежались бархатными диванчиками, видимо местами для курения. Еще был балкон, опиравшийся на колонны, тоже по всему периметру, разделенный деревянными узорными решетками на ниши, где тоже были столики, но уже на четыре или шесть персон. Решетки были увиты лианоподобными растениями, живыми, сколько она могла разглядеть. И балкон этот подозрительно напоминал хоры в филармонии, куда она попала в далеком детстве, приехав в гости к отцовской родне. И сам зал жутко смахивал на тот, из прошлого, если бы кому-то пришло в голову сделать в нем ресторан. Они теперь смотрелись бы как близнецы-братья.
Ужас был в том, что в Л., где она и отец жили с тех пор, как уехали из Н., так собственно и сделали. Правда, к счастью, не из самого концертного зала, а всего лишь из центрального холла, где когда-то были большой гардероб и главный вход. А второй вход, боковой, невзрачный, где они потом, уже студентами, курили под лестницей, ожидая, пока меломаны разберут свои шубы и шапки, из запасного стал центральным. Билетные кассы переехали за угол, в район служебного подъезда, а в зачищенном от поклонников классики пространстве поселился помпезный ресторан под названием «Барская усадьба». Он, как гангрена, отсек от храма Искусств кусок его плоти и превратил обиталище муз в трактир. Усугубляло ситуацию то, что стены филармонических фойе по-прежнему выглядели так, словно на дворе были послевоенные пятидесятые, а единственным отремонтированным местом стал дамский туалет, где невероятно увеличилось число кабинок. Кире почему-то казалось, что сделано это было совсем не для удобства любителей музыки, а ради посетителей ресторана, и тогда получалось, что мужской сортир тоже отремонтировали. Почему ей так назойливо лезли в голову эти мысли она не знала, но чувство гадливости ее не покидало, и в филармонию она ходить перестала. Ей было отвратительно даже думать о том, чтобы пойти. Здесь же, в Н., власть оказалась более великодушна и не стала уродовать искусство по мелочам. Она просто выселила то, что было здесь раньше наверное, это был концертный зал. Странно, что она этого совсем не помнила, а с другой стороны, она же не была тут ни разу, пока жила в Н. с родителями. Да, похоже, это был именно концертный зал, вот и эстрада эта она ведь не новая, она явно одного возраста с помещением. Кира наклонилась к спутнику.
Не помнишь, что здесь было раньше?
Здесь? он пожал плечами. Нечто вроде филармонии. Концерты местных исполнителей, по праздникам заезжие звезды второй-третьей величины, ну и тому подобное. Но ее давно закрыли.
Значит, в Н. больше нет филармонии?
Увы. Но есть театр, даже два. И еще Концерт-Холл. Но он, такой, современный. А этот особнячок отдали под ресторан.
Но это же культурный объект! Он же, наверное, где-то на балансе?
Ну, официально этот культурный объект до сих пор существует. Но называется уже как-то по-другому, и находится в другом месте. Конечно, там здание попроще, и от центра дальше, но говорят, так стало удобнее. Там и зал, говорят, больше и акустика лучше. И комнаты для репетиций присутствуют, большие, а не клетушки, как тут были. И отопление, и водопровод в приличном состоянии. А тут все на ладан дышало вот и отдали в частные руки. Они тут все в порядок и привели. Теперь в туалетах как в музеях. Красота!
Кира брезгливо сморщилась. Она не хотела идти сюда, она вообще не хотела в ресторан, но Семен был ее давним поклонником, другом семьи, его очень любила ее мама, Нелли Григорьевна. Мама умерла год назад. Кира не смогла приехать на похороны, она была не в России в то время, а на другом конце земного шара, в Австралии, в командировке. Вернулась лишь недавно. Отец просил ее поехать, она и сама хотела, но думала после Нового Года. А он настоял. Ничего, мол, со мной не случится, съезди, она там одна. Она сначала даже не поняла, о ком он. Потом догадалась, что о маме. Даже умершая, она все еще была для него живой, он все еще казнил себя, что уехал тогда, в Л., к своей родне и к дочери, которая училась там в университете, на филологическом. Ему тогда и работу предложили по специальности, и с квартирой обещали помочь. Он был физик-оптик, отличный специалист, но осел в Н., влюбившись в Нелли, темноволосую мечтательницу, писавшую стихи и курившую мужские папиросы.
А Нелли не поехала. Сказала, что ей и здесь хорошо. Сказала, пусть к ней на лето приезжают. И еще сказала, что любовь это не про то, чтобы жить в одной квартире. Ему нужно ехать и работать, здесь для него применения нет, и не будет. Кире учиться надо. А ей самой в большом городе делать нечего. Ей там будет тяжело. Она хочет смотреть на море и писать стихи. И читать. И мечтать. И ей много не надо. Она там будет только мешать и печалиться. Поэтому их судьба ехать, а ее оставаться. Мол, раньше люди часто так жили и ничего. И Кира с отцом уехали. Она приезжала к ним в гости, они гуляли, ходили в театры, потом она уезжала, и они приезжали к ней. И снова гуляли, ходили к морю и в театр, и говорили, говорили бесконечно. Удивительно, но им было хорошо и вместе, и порознь. Странная была у них семья, но главная странность была в том, что хоть они и были в последние годы в разлуке, они все еще чувствовали себя единой семьей, и ни один из них не мог бы объяснить, как им это удавалось.
Семен заговорил с подошедшим официантом нужно было выбрать вино. Выбор был велик, а Семен придирчив. Предоставленная самой себе Кира скучливо рассматривала публику. Ей было смешно и немного неловко от этого. Дамы в шуршащих платьях в пол, расшитых пайетками, были похожи на змей в золотой и серебряной чешуе тощих и агрессивных или толстых и благодушных. И все они носили «смоки айз» и кровавые помады, а к пальцам, унизанным кольцами, прилагались синие, черные или бордовые ногти, накладные, нарощенные у кого как придется. Все дамы, почти поголовно, были в туфлях или босоножках с бантами, пряжками, стразами, все на немыслимых каблуках, и все как одна, совершенно не умели на них ходить. Кира посмеивалась про себя: глупышки, вы же сами себя уродуете. Впрочем, попадались и хорошо одетые, ладно причесанные, умело накрашенные но эти явно были ближе к разряду эскортниц, нежели дочерей и супруг. Что до мужчин, то они, увы, смотрелись как сущий кошмар. Дамы хотя бы изображали некоторую видимость светских манер, представители сильного пола вообще не заморачивались на этот счет. Она подумала, что через пару бокалов придется просить Семена увести ее отсюда. Обещанного джаз-бэнда11 она дожидаться не планировала, с такими соседями это была бы пытка.
Тут ее внимание привлек высокий брюнет, с густыми волнистыми волосами, в отлично сшитом костюме, очень темного, глубоко-синего цвета, и в галстуке почти чисто-белом, с легчайшим отливом в голубой тон таким бывает небо в жаркий полдень. Брюнет шел через зал уверенной походкой, оборачиваясь к сидящим за столиками и раскланивался с теми, кто приветствовал его. Что-то знакомое почудилось ей, где-то она его уже видела. Кира дернула Семена за рукав.
Кто это?
Он нехотя оторвался от винной карты.
Где?
Вот. Темноволосый, в синем костюме, вон у того столика.