Я засмотрелась на отражения теплого света лампы в темных окнах, слушая, как Адам елозит вилкой по тарелке. Такая мелочь, но этот звук был очень важен. Потому что благодаря нему я точно знала, что Адам сидит совсем рядом, он здесь, со мной.
Тебе не понравился торт? Раздался вдруг голос с противоположной стороны стола. И темная, обволакивающая нас дымка, висевшая в зале, сразу рассеялась. Воздух потерял ту чарующую атмосферу, которой полнился секунду назад. И, проморгавшись, я увидела, что в гостиной просто не хватает света, а за окном стеной стоит черный лес. Магия момента была утеряна. Но только на сегодняшний вечер. Завтра она появится вновь, как и будет появляться каждый из вечеров. И только эта мысль помогла мне улыбнуться.
Нет, очень вкусный. Просто я уже наелась. Не очень хотелось посвящать Адама в то, что могу набрать вес.
Ты мало ешь, заметил он, показалось, даже слишком строго, но я знала: это лишь забота.
Да не сказала бы, усмехнулась я. Пока не займусь спортом, порции придется хорошо ограничивать. Что же поделать, если я не стокилограммовый гигант?
Адам вскинул голову и громко рассмеялся, его смех тут же разнесся по комнате, наполнив ее теплом. Внутри у меня все будто запорхала. Его широкая улыбка всегда заставляла меня невольно улыбаться и с каждым разом влюбляться в Адама все сильнее.
Пока он не заметил, я подскочила, чмокнула Адама в щеку и одним движение забрала тарелки со стола. Краем глаза я увидела легкое, приятное замешательство на его лице. В груди сразу защекотало: заставлять смущаться этого большого медведя как маленького котенка всегда было истинным наслаждением.
Тарелки сразу оказались в мойке, и пока ничего не засохло, я обдала их напористой струей воды. Кусочки торта убежали в водосток. Я глядела на то, как керамическая поверхность вновь становится белоснежно. И тут почувствовала сильные руки, обхватывающие мое тело нежно, словно хрустальную вазу. Почувствовала Адама позади себя и как его тело прижалось к моему. Он обнял меня со спины, обхватил руками и крепко сжал, так сильно, что на секунду у меня перехватило дыхание, а когда ослабил объятия и уткнулся носом в шею, чуть ниже правого уха, зарываясь в волосы, по телу разлилось щекочущее изнутри блаженство.
Я так тебя люблю, моя девочка, прошептал Адам так тихо, словно нас мог кто-то услышать. И его дыхание защекотало мою шею. Дыхание перехватило вновь. Грудь замерла на пике, делая вдох и не смея выдохнуть из легких воздух.
Ты делаешь меня самым счастливым на свете. Адам сжал чуть крепче, но не до боли. Я стояла затихшая, с трепещущимся в груди сердцем и знала: расслабься я, все равно останусь на месте, потому что Адам всегда меня подхватит. Его шепот вновь согрел мою кожу: Никуда тебя не отпущу. Пусть так будет всегда.
На глазах у меня невольно выступили слезы и в полуулыбке дернулся уголок губ. Неужели вся эта жизнь может стать моей? Тихий, уютный вечер, полумрак просторной гостиной, приглушенный желтоватый свет, полное спокойствие, разливающееся по телу. Моя любовь, сидящая за столиком напротив меня любовь, обнимающая меня, не желающая ни делиться, ни отпускать Дай мне дотянуться до тебя, ускользающая мечта.
Я дотронулась своими ладонями до его рук, откинулась головой на широкую грудь, слыша, как бьется его сердце. Неужели это все уже мое? Тогда почему мое сердце сжималось одновременно от счастья, любви и от страха? Почему я чувствовала себя как на грани? Почему, когда я думала об Адаме, о нашем тихом, уютном пристанище, о нашем будущем, о звонких детских голосах, которые когда-нибудь будут заливать этот дом, все мои мысли закручивались вихрем, не позволяющем вдохнуть? Почему на глаза наворачивались слезы? Я держалась за его руки изо всех сил в надежде, что Адам действительно никогда меня не отпустит.
16
С тех пор, как я переехала, в документе, набросках моего романа, появилась всего пара страниц. В этом можно было винить что угодно: переезд, новое, необычное для меня место, переживания за Мису. Но нужно было признать одно: все дело во мне! Это я часами сидела перед монитором, перед пустой белоснежной страницей и этой проклятой мигающей черточкой курсора. Это я набирала предложение и тут же его стирала. Именно я не могла продвинуться ни на шаг к своей цели закончить книгу и сидела в удобном кресле, царапая ногтями от раздражения его подлокотники.
Что-то не давало мне двигаться вперед. Я чувствовала себя будто барахтающийся в воде котенок в страницах, написанных собственной рукой, и не могла понять, как мне двигаться дальше. Я не решалась выплеснуть на страницы слова, предложения, абзацы. Все, что я делала, казалось бессмысленным, тривиальным и глупым. И был ли вообще тогда смысл пытаться, если я давилась собственными мыслями, которые никак не могла облечить во что-то подобающее литературному произведению?
А время неумолимо шло вперед. И каждый день, когда я сидела перед монитором, единственная мысль червем проедала мне мозг: осталось не так много времени как бы это ни было глупо. Торопиться мне было некуда, никто не нависал надо мной в ожидании готового романа, но не покидало ощущение, что я теряю драгоценное время и должна спешить, бежать, пока оно не кончилось совсем. Так что садиться за работу становилось все тяжелее, потому что я знала: через считанные минуты меня вновь накроет паника.
Вот и теперь я сидела перед чистым белоснежным листом, ярко слепящим глаза с экрана. Еще несколько минут назад я провернула колесико мышки, чтобы пара предложений, которыми заканчивались мои наброски, не мозолили глаза, но не могла избавиться от мигающего курсора хотя бы он должен был напоминать мне о необходимости писать.
Я дотянулась до монитора и убавила яркость, откинулась в кресле с опущенными плечами. В голове зияла абсолютная пустота, но где-то на периферии сознания роились мысли, которые я никак не могла ухватить. Грудь дрогнула в слишком глубоком вдохе, а затем сильно просела от тяжелого выдоха. Я запрокинула голову и закрыла глаза. Это все просто не имеет ни грамма смысла! А еще у меня чертовски сохли губы, горло саднило от жажды, но я не могла встать из-за стола и спуститься попить, потому что тогда точно не вернулась бы в кабинет.
Я сидела так, с запрокинутой головой и бегающими в поисках мыслей под закрытыми веками глазами, когда на столе вдруг раздался вибрацией мой телефон. Вот оно, спасение! Я тут же схватила его вдруг что-то важное, например, Адам пишет, что хотел бы на ужин. Тогда у меня появился бы реальный повод спуститься вниз, на кухню, и забыть на сегодня о мигающем на пустой странице курсоре.
Но это был не Адам. Пришло сообщение от моей хорошей подруги Харпер, с который мы учились на одном курсе, но по воле наших послеучебных планов разъехались по земному шару.
Харпер: Хей, Бьянка, ты уехала в Вашингтон, как хотела?
Почему-то это сообщение показалось мне слегка неловким, но я заглушила свою тревогу и быстро напечатала ответ.
Я: Привет, ОХара (прозвана всем курсом за взбалмошный характер), ага, теперь живу примерно в полутора часах от Сиэтла
Харпер: Отлично! Потому что я тоже тут
Мои брови сразу сдвинулись к переносице. Харпер точно не должна была быть в Сиэтле. По крайней мере, не сейчас.
Я: Как? А ты разве не в Лондоне с Майклом?
Харпер: Ахаха, не-а, да ну его
Я знала, что за этим сообщением сквозит боль, но допытываться не стала. Харпер никогда не умела выражать негативные чувства, пряча их под маску напускного веселья и пренебрежения, и нужно было позволить ей это сделать, прежде чем из ее глаз хлынут потоки слез.