Сперва мой сын желал мести. Он готов был взять жизнь того, кого полагал виноватым. И многие иные жизни. И я не стала бы противиться. Более того, я первой позвала бы ветра, чтобы принесли они летний жар и зимнюю стужу к дверям ваших домов. Но в лес пришел человек из числа чужаков. Он был стар, но крепок телом и силен духом. А еще смел, если решился ступить на наши земли. Человек этот поклонился и сказал, что признает вину. Но не только. Он знал старый Закон. И просил взять его жизнь платой за жизнь моего внука. Кровь за кровь. Вина за вину.
И это не был мой дед.
Как его звали?
Звали? Да Никифор. Он был старшим над чужими людьми. И был в ответе за людей. А потому мой сын не имел права отказать. Это была хорошая цена.
Все-таки я поспешила, решив, что мы похожи. В чем-то несомненно. Но вот взять жизнь человека, по сути ко всему этому непричастного?
Остальные ушли. Пускай.
А пчелы? уточнил Лют. Скот там. Земля, которая перестала урожай давать?
Мы не вредили людям, в глазах Мёдб блеснуло зеленое пламя. Но это не значит, что мы должны были им помогать. Люди вы живете быстро. И память у вас, как ваша жизнь. Вы привыкаете к переменам легко, сперва противясь, затем принимая как должное. Иногда это хорошо в моем сердце еще живут песни Туманного берега. И боль сильна. И у моего сына. И у прочих, кто однажды оставил ту землю, но не память о ней.
Она прижала руки к груди. И я поняла, что она не лжет.
А вы когда-то мы пытались измениться. Стать добрыми соседями. Показать, что от детей Дану может быть польза. Мы давали силу земле. Земля давала хлеб. А люди делились им с нами. Сначала они помнили, что до нашего появления земли эти были пусты. И благодарность жила в сердцах их.
Но не долго, завершил Лют.
Именно. Мы просто забрали свое. В конце концов, сейчас есть службы доставки, которые привезут и хлеб, и молоко и как вы там говорите? Черта лысого.
Это да
А вороны? не удержалась я, зацепившись вдруг за малость. Моя та женщина, которая мать моей матери
Вот не поворачивается язык назвать её бабушкой.
Она воронов видела. И до сих пор их видит.
Иногда мы прилетали. Посмотреть, как они живут.
И вряд ли ограничивались только наблюдением. О нет, они не делали ничего такого, что нарушало бы закон. Но в законе не сказано, что птицам запрещено пугать людей.
А напугать они старались.
И старуха сошла с ума.
А её муж? Мой дед? С ним тоже что-то стало, не то, недоброе? Хотя что может стать недоброго с таким человеком в смысле, он сам по себе был далек от понятия добра.
Почему вы её бросили? задаю вопрос в сущности глупый. Мою маму?
Потому что мама была чужой им.
Человек.
И косвенно виновный в смерти моего отца. А значит, спрашивать надо не о том.
И меня? Почему вы бросили меня?
Мёдб чуть склонила голову.
Ей было не место среди детей Дану. Моего внука любили. И многие девы готовы были бы сразиться за право взойти на его ложе.
А тут какая-то
Человек.
Обычная. Не слишком красивая с их точки зрения. Не родовитая. И с кровью проклятой.
Смерть его наполнила болью и гневом их сердца.
И оставаться среди них было бы небезопасно, завершил Лют. Кто-то точно не удержался бы.
Именно, согласилась Мёдб. Да и она сама не пожелала остаться. Она была довольно разумна. И моя подруга сказала, что готова принять её.
И приняла.
Та, неизвестная мне ведьма, которая ушла то ли до моего рождения, то ли вскоре после, потому что я в упор не помню её.
Когда ты родилась, твоя мать отнесла тебя к дубу и положила у корней его. И мой сын пришел взглянуть на дитя. И увидел, что кровь Дану погасла, погасив и ту, другую.
Вот что значит, проклятое.
Никаких истинных проклятий, скорее просто происхождение. Я могла бы быть принцессой рода Дану или кто там у них есть. Или же скромной девицей в забытой богами деревне. Жила бы, как живут все, пасла бы гусей, коров и не надеялась на большее.
А вместо этого
Ничего.
Ты родилась человеком. Обыкновенным.
И потому не представляла интереса для детей Дану.
Именно.
Но ты ты же приходила, я все-таки не понимаю. Пытаюсь вот. Честно пытаюсь, но все равно не понимаю. И что стало с той женщиной, которая Барвиниха?
Да, люди называли мою подругу этим смешным именем. Она ушла. Она прожила долгую жизнь и устала. Но вам, овеянным силой, тяжело уходить. Твоя мать не могла бы принять эту силу, ибо кровь её отвергала подобное. А ты иное дело. Ты была пуста и чиста, как прибрежный песок. И она написала на нем слово.
А я получила силу.
С нею и шанс.
Так зачем ты приходила? я смотрю в разноцветные глаза Мёдб, понимая, что именно хочу услышать. Что она полюбила меня. Что видела во мне память о внуке. Что хотела защитить, уберечь что не могла поступить иначе. Скажем, сын её запретил вмешиваться.
Не знаю, Мёдб тоже понимала, но не стала лгать.
Не захотела?
Не сочла нужным?
Сперва по привычке. Потом ты видела меня даже когда иные люди были слепы. И ты слышала голос леса. Тебе было два, когда ты пошла на него. А я следом я тебя вернула, непослушное дитя. Потом мы уходили уже вдвоем. Твоя мать молчала.
Потому что не могла запретить?
Кому?
Ребенку, который ничего не понимает?
Или той, что некогда держала в руках народ Дану и не привыкла к запретам? Наверное, ей нелегко приходилось, моей матери.
Ты могла бы помочь.
Это прозвучало обвинением, правда, донельзя жалким.
Я помню, как мы жили она работала
Здесь. Недалеко. За краем леса. Один человек разводил овец. Он был чужаком и ничего не знал ни о моем сыне, ни о других. Пришел уже после. И взял её на работу. Он взял бы её и в дом, я говорила ей, что глупо идти дорогой мертвеца, но она не услышала. Вы, люди, порой странные.
Она любила моего отца.
И что? вполне искренне удивилась Мёдб. А мой внук любил её. И это было глупостью, но молодости глупость простительна. Однако он ушел. Она осталась. Или думаешь, мой внук, видя все, был бы рад её горю и одиночеству?
Не знаю.
Ответов у меня нет. Я, кажется, лишь сильнее запуталась во всем. Потому сижу, покачиваюсь, взад и вперед.
Мы бедно жили она собирала травы. И я тоже, память, наконец, оживает, разворачиваясь единым полотном.
Травы.
И старый велосипед, к багажнику которого прикручена корзина. Корзина плетеная и с крышкой. Её надо подвязывать веревкой, чтобы не свалилась. Но все равно удобно складывать травы. Я сажусь на раму. Там жестко, несмотря на подушечку, и мы едем. Я готова терпеть неудобства, держаться обеими руками за ручки велосипеда, потому что мы едем в соседнее село.
Там заготовительный пункт.
И травы примут.
И денег дадут. А потом мы обязательно пойдем в магазин и купим мороженое.
Лес тебя слышал, Мёдб кивает.
А еще она, кошка трехцветная с разными глазами, знала, куда меня вести. И на полянках тех я неизменно находила что-то, за что готовы были платить.
Пусть и немного. Немного это больше, чем ничего.
Только они все равно хотя я им чужая. А мама тем более.
А потом она заболела.
Она давно заболела, девочка, вот теперь Мёдб смотрит на меня с жалостью. Еще тогда, когда дала тебе жизнь. А может, когда узнала, что мой внук погиб. Я видела в ней болезнь. Она грызла её изнутри, исподволь. И тут ни травы, ни заговоры не способны были остановить её.
Наверное, потому что мама считала себя виноватой? В смерти отца. В в том, что все так получилось? И в деревне её наверняка не любили. И поддерживали эту вот уверенность, что она действительно виновата во всем и сразу. Это же легко, когда есть человек, которого можно назначить виновным.
Земля перестала родить.
Передохли пчелы.
Свиньи и козы, и кто там еще был скисло молоко, а мух расплодилось немеряно.
Правильно. Виновата.
Я могла удерживать болезнь, но многое и мне не под силу. Но я забрала её боль.
Вот а я думала, что это у меня получилось.
А я я закусила губу. Почему
Потому что ты была человеком, Мёдб смотрела в глаза, и взгляд её был тяжел до того, что я с трудом выдержала его. А людям не место среди детей Дану.