Невольно каждый, вероятно, сблизит предложенное разделение различных индивидуальностей, например, с вышеупомянутым девятикратным разделением профессиональных сфер, но о взаимных отношениях между ними судить сложно. Если Штейнхарт, например, находит неустранимое противоречие, то Дойшль, напротив, гораздо правильнее признал, что оба эти понятия, исходящие из совершенно разных оснований деления, могут, таким образом, существовать бок о бок.54
Конечно, очень верно и то, что он добавляет точнее, что там имеет место количественный контраст различных степеней, тогда как здесь только контраст равных первичных качеств, различных направлений деятельности, как они встречаются и среди самых благородных душ, действительно, что, как и в предыдущем разделе, так и здесь принимаются во внимание только души высшей степени, философские, и что этот контраст, наконец, является контрастом направления внутрь и наружу. Но эта точка зрения дает только двух-, а не четырехчленное деление, как здесь, и добавление ηγεμονιχος заставляет философов, как кажется, стремиться наружу. Кроме того, если эти самые философы уже предвосхищены как слуги Зевса, к которому Сократ причисляет и свою душу, то три других класса также не могут быть философами. В описании кровожадных слуг Ареса, помимо похвалы их энергичности, нельзя обойти вниманием и критику, которая в него вливается. Наконец, преемственность между чувственным и духовным, которая так строго соблюдается повсюду, была бы полностью разорвана в этом пункте, если бы философия рассматривалась не только как высшее, но и как единственное идеальное занятие. Напротив, подчеркивание того, что импульс к идеальному и божественному, в какой бы форме он ни проявлялся, в своей глубинной основе один и тот же, или, другими словами, что любовь не является, как это казалось до сих пор, лишь особым видом μανια, но что вся истинная и божественная μανια поглощена любовью, кажется нам истинной засадой этого разделения. Согласно простому смыслу этого слова, мы понимаем слугу Ареса как воинственный дух, поклонника Геры как государственный, а последователя Аполлона как поэтический. Энтузиазм у всех, включая философов, в конечном счете один и тот же, и пока мы придерживаемся исключительно этой точки зрения, расстояние между ними действительно исчезает. А почему бы и нет? Ведь философ, конечно, может быть одновременно государственным деятелем, героем и поэтом, более того, он даже должен быть таковым в идеальном государстве, каким его позже изобразит для нас Платон. Более того, разве не приводит нас к такому взгляду на вещи признание того, что, несмотря на расстояние между сферами жизни, каждый может исполнить свой долг в каждой из них пусть даже только или хотя бы частично? Более того, разве там уже не ощущают необходимость дополнительного взгляда на вещи, благодаря которому благородному поэту, а тем более государственному деятелю, предоставляется более достойное положение, чем то, которое он обретает там? Таким образом, контраст между внешним и внутренним направлением действительно находит свое место в качестве структурообразующего принципа, и нет необходимости в более подробном изложении, поскольку здесь не предполагается исчерпывающая категоризация, а только примеры. Только таким образом можно объяснить, что μουσιχος приравнивается к философу, с.248D., и что лирический поэт Стесихорос также называется μουσιχος, с.213A.
Но на этот момент следует лишь намекнуть; более точное разграничение философской любви от нефилософской, но морально допустимой, не входило в план. Поэтому более подробно рассматривается только первое, только процедура служителей Зевса. Однако эротик такого рода становится философским учителем, который сам обретает знания только через это самое обучение, через духовное взаимодействие с учеником, только осознает свои собственные мысли и убеждения, с.252E. f.
Более тесное посредничество между духовной и чувственной сторонами всего этого развития теперь, как уже говорилось, невозможно в рамках избранной мифической формы, которая так замечательно объединяет все с точки зрения единого личного отношения. Но если мы теперь уполномочены вывести философские отношения между учителем и учеником из узкого круга отношений только к одному любовнику, то для ответа на все соответствующие вопросы не хватает необходимых подсказок. Как, спросим мы прежде всего, сможет учитель философии разглядеть чисто духовную красоту, если она встретится ему в уродливом
Ведь все должно исходить из посредничества органов чувств? Ответ, однако, заключается в том, что философ, чтобы научиться любить даже чувственно прекрасное в подлинно философском духе, сначала нуждается в предварительном поучительном контакте с другими, p.250A., что для того, чтобы знать, как учить, он должен сначала сам научиться этому у других, а также посредством собственной рефлексии (χαι αυτοι μετερχονται), p.252 E., что он должен сначала сам быть любовником и учеником, чтобы потом быть в состоянии действовать как любовник и учитель. Это предполагает такую ступень развития, на которой он уже выходит за рамки простого эстетического наслаждения и нуждается в чувственном восприятии лишь как в последствии, когда его глаз уже настолько обострился для чисто духовной красоты, что он способен без сомнения распознать ее даже сквозь противоречивую физическую оболочку. Главный стимул, в котором он постоянно нуждается, он теперь находит скорее в духовных проявлениях жизни своей возлюбленной, которые оказывают оплодотворяющее воздействие на его собственное внутреннее существо; это теперь истинный ιμερος, который также выражается более духовно, он обязан этими глубокими мыслями, порожденными в нем его возлюбленной, и любит его за это еще больше, и, черпая их из своей собственной души, он также поучительно изливает их в душу своей возлюбленной, p.253A.
Эта сторона рассматривается теперь в третьем разделе под обозначением способа завоевания возлюбленной. В первом разделе была кратко изложена только та сторона чувственного сознания, которая направлена к идеалу; теперь же необходимо осмыслить и отдельные моменты развития этого процесса, описать не только гармонию, но и предшествующую борьбу между чувственным и идеальным сознанием, между чувственной и философской любовью в недрах самой индивидуальной философской души. С этой целью вышеупомянутое троичное деление душевной жизни становится плодотворным, и два коня души описываются более подробно, причем один из них аттестуется как честолюбивая часть души, другой же как часть, склонная ко всем безграничным желаниям (υβρεως χαι αλαζονειας εταιρος), которые могут быть обузданы разумом с трудом и болью только при содействии другого коня. Эта оппозиция внутри субъекта соответствует оппозиции в следующем объекте: «возлюбленный соединяет в себе чувственную телесность и отражение небесной красоты». Если последняя хотела дать επιθυμια власть над всей душой, то сияющая чистота последней, в свою очередь, дала διανοια силу воспарить к созерцанию мира идей и тем самым также силу подчинить себе чувственные наклонности. Таким образом, этот первый параграф, с.253C.-254 E., все еще касается только души философского любовника и продолжает первый раздел всей второй части книги; «любовник еще не вступает в активное взаимодействие, а лишь косвенно стимулирует на расстоянии. Но борьба не единовременная, а постоянная, вначале даже усиливающаяся, пока, наконец, чувственное не подчиняется полностью духовному, и только с робостью и благоговением влюбленный осмеливается приблизиться к возлюбленной.55