Что все-таки с мальчиком?.. Воспоминания это хорошо. То есть, не то хорошо а то, что в здравом уме и трезвой памяти (возможно следствие профессии, слуховой и зрительной натренированности), то, что любой эпизод своей достаточно долгой и почти сплошь театральной жизни при желании она довольно легко может извлечь на свет, приблизить, вновь рассмотреть, расслушать в подробностях. Это так, да. Но невозможно приблизить то, чего не видала. Пятью минутами раньше к мальчику заходила живое лицо, блеск в глазах. Еще бы! Еще бы! И тут вдруг Лосев не просто прав: случилось. Что?.. Не просто прав: не происходит случилось. Что такое «происходит», что может такого «происходить»?! Если отбросить совершенно невероятное, на ровном месте, умственное расстройство не «происходит». Произошло. В те самые пять минут. Между двумя ее визитами в гримерку. Что?.. Думай, думай! Кто-то зашел, что-то сказал Среди театральных хватает доброжелателей. Очередная пассия заглянула, свиданку отменила? Хорошо бы Хорошо бы, если бы так просто Нет, тут другое, я чувствую, я все же мать
Опять?! Опять ты все же мать, а я все же не отец!..
Неужели она это вслух сказала?..
Ну, что ты, я ну что Все хорошо, да?.. Я просто подумала: чужие в театре
Глупости. Своих доброхотов не сосчитать. Узнаю, какая сволочь сподобилась Узнаешь тут, как же Думаешь, обойдется? Маша. В таком его состоянии?
В каком бы ни был. Наш сын наш, слышишь?.. сделает все как надо!
Не хватало, чтоб еще и Лосев. Поплыл. Вались уж всё валом?.. Уж нет! За все эти годы чего только ни бывало, ни случалось. Выстояли. И театр. И они с Лосевым. Черт с ним, с фестивалем, но премьеру они не сдадут! Вытянут! Вот так!
И мальчик им еще покажет. Даже не возраст Христа. Все впереди Лет десять назад вырвались на «Однажды в Америке». Кого ни спросишь все видели (все, кроме ведущей пары «Драмкомедии»!). А тут ретро-показ. На окраине. В ДК Стройтреста. На все плюнули. Как молодые, неслись вдвоем по аллее на единственный (смотреть такое по ящику себя не уважать), под ночь, сеанс! Сидела, вцепившись в подлокотники всю сцену «соляного столба»: седой Лапша и юный Максимиллиан Беркович только рыжий По дороге домой он, ее Лось: «Думаешь, я дебил?.. Даун с нарушениями зрительной памяти?..» Всё, всё, до конца сблизившее их тогда. Окончательно сделавшее парой. «Когда ты стал догадываться? она, уже дома, в постели. В каком возрасте: в тринадцать?.. в пятнадцать?..» Молчал. И чувствовали друг друга как никогда.
***
Есть прелесть в том, когда две хитрости столкнутся лбом.
Глафира Андреевна, я Извините, все не привыкну к этим углам. К сумеркам. Честное слово
Вопьюсь в его глаза, проникну до живого И вздрогнул он, как некто виноватый.
Уплывающие в глубину грота, растворяемые там, вдали, светом и коридорной акустикой дамский силуэт и голос:
И, глядя на меня через плечо, казалось, путь свой находил без глаз
Ваня, Иван! из другого конца грота. Погоди, я тут тогда так тебе и не вернул Ты что сияешь?
Василь Василич, потом, пустяки! Василь Василич, а за что вы тому драматургу рыло начистили? Расскажите. Зайдите. Ну, правда. Что вам, жалко?
Да не жалко, почему?.. Это твое рабочее место теперь?
А что?
Нет, ничего За «Гамлета». Все того же. Только это ведь не подвиг «рыло начистить», как ты выразился Обсуждали коллективно пьеску его на злобу дня. Ну, ты понимаешь Я по ходу не сдержался, брякнул: «близорукопись», «пероизведение» что-то еще, не помню. Он в бутылку полез. По принципу: сам дурак. Дескать, что это наш театр впереди планеты всей начал «Гамлета» в переводе Пастернака репетировать? Как бы, дескать, чего не вышло. Я б стерпел. Но эту ж сволочь не унять Заканчивал свою речь он уже под столом. Директорским. Репетициям нашим тогда тут же стоп машина! Да и теперь чей перевод видишь. От греха подальше. Как в школьной программе.
Ну, я б не сказал влюбленно глядя на Василь Василича, протянул Иван что не подвиг.
Мы с тобой на днях нашу прежнюю приму вспоминали между делом Звали ее, если ты не в курсе хотя, почему «звали»? зовут Зина Ивановна. Не Зинаида, а Зина. Именно так: Зина Ивановна. И фамилия соответствующая: Фортуна. Так вот, когда в сорок втором у немцев неприятность под Сталинградом случилась, она почти всю свою Офелию спиной к полному немчуры залу умудрилась отыграть. Как мы тогда живы остались, не знаю
Иван Сергеевич обратил взор к сцене с реющим на полотне Призраком, вслушался в глуховатый, неровно (возможно, с умыслом) записанный голос Василь Василича:
я бы мог поведать
Такую повесть, что малейший звук
Тебе бы душу взрыл, кровь обдал стужей,
Глаза, как звезды, вырвал из орбит,
Разъял твои заплетшиеся кудри
И каждый волос водрузил стоймя,
На голове, во всяком разе
Ну, слава богу! Все в порядке. Упустить в Лету Василь-Васильичские перлы было бы непростительно. Тем паче маловероятно, чтоб кто-то из непосвященных что-то в самом деле смог расслышать и осознать. Василь Василич владел этим фокусом произнесением двух фраз зараз, сливая эти: «на голове, во всяком разе» и «как иглы на взъяренном дикобразе» совершенно в одно.
Расслабившись, Иван Сергеевич отдался внутреннему монологу, эхом следовавшему за речью Призрака.
Когда я спал в саду,
Как то обычно делал пополудни,
Мой мирный час твой дядя подстерег
С настойкою губыкуса в сосуде
Иван Сергеевич покивал К встреченному, было, в штыки неизвестному растению с летальным действием его актерское сознание в свое время привыкло удивительно быстро. Но что еще удивительнее в труппе против «губыкуса» не возражал никто. Ни один человек. Как не слышали
Я скошен был в цвету моих грехов,
Врасплох, непричащен и непомазан;
Не сведши счетов, призван был к ответу
Под бременем моих несовершенств.
О ужас! Ужас! Ужас! Бляха-муха!
А ведь все они неспроста, эти «отступления» Василь Василича от оригинала. Все что-то означают. Например, это, последнее: действительно, было б о чем тужить не успел человек покаяться в своем, как он его понимает, свинстве; главное насвинячить успел Не совсем же уже с бухты-барахты Гертруда «благородную любовь» на «постыдные ласки» променяла. Не диаметрально же они, эти две вещи, противоположны.
«Прощай, прощай! И помни обо мне»
В этом сегодняшнем Гамлете ничего от того его собственного И в гримерке, куда он так беспардонно вломился, ни следа того предпремьерного адреналина, каким, казалось, воздух пропитан был в оные времена. Иван Сергеевич открутил время минут на двадцать мысленно он снова на пороге каморки, снова «вламывается»: этот интерьер, этот вид мертвеющего на глазах болота, только что заглотнувшего крупного зверя Ивана Сергеевича передернуло!.. Со сцены все то же, негромко, в какой-то прострации: «Стой, сердце, стой И не дряхлейте мышцы, но меня несите твердо Помнить о тебе?.. Да, бедный дух, пока гнездится память в несчастном этом шаре» Вот. Отсюда. С этих слов начиная все его, Ивана Сергеевича, впоследствии ощущения нестыковки черепа с его содержимым, все подозрения безграничной чувствительности, с самого начала вместе с генами формирующей человеческий организм, толкающей его к искусству, к небу, к Слову и именуемой
О пагубная женщина Подлец!!! Иван Сергеевич вздрогнул в кресле. Улыбчивый подлец! Подлец проклятый!!!
Не слабо!.. Рано болото праздновало: зверь одним рывком на твердое!.. Новая актерская школа? Что-то в этом определенно есть. Кровь по жилам А ведь, пожалуй, посильней того, что делалось с ним в этом месте Или не надо?.. Без реминисценций?.. «Не сравнивай: живущий несравним» Да. Да. Было то, теперь это. Внутри а теперь снаружи. Да.
А что до привиденья, то это честный дух, скажу вам прямо Но узнавать, что между нами было, вы не пытайтесь
«Это точно», расслабившись, Иван Сергеевич откинулся в кресле.
***
Ты слышала?.. Да, ты ж рядом стояла Там недоиграно, тут переиграно «Улыбчивый подлец», «Пагубная женщина» кому это все? Не понимаю! К кому он с этим своим журавлиным криком кому жаловался?! Убийце?! Изменщице?! Маша