С каждым днём это отчуждение становилось всё более проявленным, пока не стало я в н ы м! Он попытался объясниться, но Лидочка и слушать не захотела, она забоялась, боялась слов и той жестокой ясности, что безжалостно расставляет всё на места Нет, пусть уж лучше всё остаётся и нехорошо, но как есть. Но он не дал ей передышки, надежды не оставил тоже:
Понимаешь, я больше не могу, не хочу. Пойми меня правильно. Посмотри на нас с тобою глазами других
Я не хочу смотреть ничьими глазами, умоляюще перебила она его. Но он не дал ей закончить.
Нет, нужно смотреть правде в глаза, жёстко отрезал он. Ты травести, «вечная» девочка, а я уже немолод, чтобы не сказать он закрыл широкими ладонями лицо.
Нет! Нет, ты не немолод, как говоришь, наоборот ты самый молодой из тех, кого я знаю, кричала она, пытаясь оторвать его ладони, словно бы навеки закрывшие от неё любимое лицо.
Нет, Лида, ты не понимаешь, глухо продолжил он, не понимаешь, что наши отношения невозможны, обречены, они не имеют будущего. Да иногда мне самому страшно становится, будто я «любовью» с ребёнком занимаюсь. Будто сладким грехом занимаюсь. Я ж на тебя и польстился поначалу, потому что ты мне девчонку ту напомнила, в которую я в школе пятнадцатилетним втюрился. Мне тогда казалось, что если я не буду с ней, то умру. Потом оказалось, что все могут жить без всех. Ты мне ею показалась, ну прям точно она! Да как-то я забыл, что мне не пятнадцать. Да и отлипнуть от тебя, девочки моей, сил не было. Я всякий раз боялся, что не помещусь в тебя, либо, что тушей своей придавлю, а то и раздавлю
Но я люблю тебя, устало, понимая, что бесполезно, что это конец, конец всему, проговорила она.
Знаю, милая, знаю Да нельзя нам больше. Понимаешь, не пара мы с тобою и никогда-никогда парой не станем. Ведь какие мысли у людей возникают, даже у тех, кто про нас с тобою многое знают. Что вот старый педофил, а с ним хорошенькая, молоденькая травести Ату их, ату!!! Даже, если они улыбнутся и слова не скажут. Я часто думаю об этом. И сам иногда начинаю думать о себе, как о педофиле. Да, наверное, это так и есть. Да что там наверное, так и есть!
Внезапно он закричал на неё: «Чего стоишь, вон, пошла вон!»
Больше Лида не видала его живым.
И мёртвым увидеть его ей не удалось. Когда она решилась подойти к открытому гробу, то один из его сыновей крепко взял её под локоть, так что она и с места сдвинуться не смогла.
Придя с похорон домой, бросилась она на кровать и так пролежала несколько часов, бездумно глядя в белизну потолка. Пока внезапно гулкая пустота внутри неё не заполнилась Его голосом. Он не просто кричал, он приказывал: «Чего лежишь, иди ко мне! Что не слышишь? Я тебе говорю сейчас же, иди, ко мне иди, иди, иди» Лида закрыла руками уши, словно голос Его раздавался из открытого окна, и его можно было не слышать А он беспрерывно требовал и требовал, чтобы она немедленно шла к нему
Она не выдержала наказов Его властного, Его грозного голоса и, побежав в ванную комнату, не только включила, не зажигая газ, колонку, но и лезвиями исполосовала себе руки. И с облегчением услыхала, как постепенно не таким командирским становился Его тон, как еле слышными, чуть-чуть улавливаемыми были его приказы, как исчез он совсем, неразличаемый в каких-то шорохах и вскриках и полное затишье
Очнулась она неведомо где? Голова была тяжелой и пошевелиться было непредставимо. Она только различила во мраке какие-то белеющие приборы, на их подсвеченных экранах плясали змеино-зелёные полоски, слышались звуки похожие на слабые вздохи, раздавались негромкие стоны, тихое завыванье Почему очутилась она тут? И почему не может пошевелиться? Чем обмотана вся? Вопросы хоть и были тревожными, но не вызывали в Лиде никакого возмущения или страха, она странно-равнодушно лишь констатировала собственное бессилие Пока снова не погрузилась в некое сновидное оцепенение
Как потом Лиде рассказывала мама, соседи по площадке почуяв запах газа вызвали «Аварийку». В ванной и обнаружили включённую колонку и истекающую кровью девушку без сознания. Так она очутилась в реанимации клиники скорой и неотложной помощи.
Её долго не переводили из реанимации в обычную палату, и оттого, после того, как окончательно пришла она в сознание, при ней умерло несколько безнадёжных больных. Девушку это не просто потрясло! Впервые, наверное, задумалась она о своём «праве на смерть». А ведь раньше она часто повторяла строчку чьего-то стихотворения: «Он жил как мог / Но умер как хотел». И верила в своё «право на»
«Эгоистка я, корила себя Лида, как я могла, а мама, разве я думала о ней? Нет, только о собственной боли, только о Нём, и о невозможности без него длить эту муку, эту жизнь Нет, не по своей воле родилась, и не мне обрывать, права не имею. Как он тогда сказал правильно, когда говорил о себе, пятнадцатилетнем: «Оказалось, что все без всех могут жить!» Вот в чём, хоть и страшная, но правда!»
Лиду внезапно перевели из «неотложки» в другую больницу. В психиатрическую? Она и опомниться не успела, как её уже не опрашивала, нет, допрашивала, докторша-психиатр, в закрытом, с решётками на окнах, кабинете третьего психиатрического отделения. Основной интерес той о причинах Лидиного покушения на самоубийство. Девушка внезапно выложила врачессе в с ё! А ведь даже от мамы утаила многое. И рассказала, не называя имени Его, всю историю своей несчастной любви. Но врача интересовало, пожалуй, только одно как он «звал» к себе Лиду? Именно то, что девушка слыхала его требовательный, угрожающий г о л о с оказалось для той г л а в н ы м! И на Лидин вопрос, когда же её выпишут, ответила неопределённо, что-то типа «посмотрим», «поживём увидим», «вам необходимо окончательно выздороветь»
И Лиду оставили в больнице. Началось лечение: сначала инъекции, после которых девушку не покидало чувство внутреннего двигательного беспокойства, она не могла сопротивляться этой внутренней потребности ходить или просто как-то двигаться. Если не удавалось выйти на прогулку (например, шёл дождь) и нельзя было по установленному «режиму дня» ходить по коридору или по палате, а нужно было лежать или сидеть, приходилось то и дело менять позу, то есть получалось, что Лида, даже оставаясь на месте, беспрестанно крутилась. Она жаловалась на эти состояния и лечащему врачу и дежурным врачам в выходные. Те лишь пожимали плечами и что-то бормотали о побочном действии этого «очень хорошего» лекарства галоперидола, и о том, что ей необходимо это перетерпеть. И днём, и на ночь, особенно, давали множество таблеток. Ночью от таблеток, наверное, спалось хорошо, без сновидений, но просыпалась она с какой-то тяжелой головой в состоянии полного бездумья.
Многое в больнице «позабыла» Лидочка, утихомирилась мучавшая её боль от «отсутствия» Его, вроде бы и не с нею случились те острые душевные муки. Теперь всё прошлое представлялось каким-то, почти н е б ы в ш и м, и в нём будто бы и не происходило ничего трагического
Кроме беспрестанного желания двигаться на неё внезапно обрушилась ещё одно, совсем уж невероятное, страдание
С нею начало что-то непонятное твориться: какими-то, словно бы ждущими чужого прикосновения, сжатия, стали налитые груди; внизу живот был постоянно напряжён, к нему, казалось подчас, и притронуться было невозможно; тело будто бы томилось в неясном ожидании; трусы уже не впитывавшие лонную влагу приходилось по нескольку раз в день менять
В их женской палате Лида заметила нескольких женщин, занимавшихся онанизмом, их руки, не только ночью, но и днём, трогали себя всюду. И часто даже засыпать приходилось под ритмичное поскрипыванье панцирных сеток кроватей. «Почему они все, почти все, занимаются рукоблудием?» задавала себе раньше этот вопрос Лида. Нынче она уж не задавалась никакими вопросами, потому что впору было заниматься э т и м ей самой.