Ты хозяйка вечера, тебе и решать! неохотно согласилась директор. Места, конечно, всем хватит, и твоим, и инженерам.
И ресторану дополнительные деньги! примирительно заключила «знакомая» и потянулась к бутылке. Берите стул и присаживайтесь, молодой человек. Пора нам познакомиться, наконец, поближе. Меня зовут Люда, это, как вы уже поняли, Катя, директор «Тополей»
Новогодний вечер в ресторане «Три тополя» не оправдал надежд Славы Левенцова. Ему удалось несколько подпоить Аллу Скобцеву и даже немного потискать её во время медленных танцев, но и только. Более того, они вдруг неожиданно поссорились из-за пустяка: Слава пренебрежительно высказался о какой-то попсовой певичке, под чью песню они с Аллой в этот момент танцевали. Левенцов вообще презирал попсу и признавал исключительно классическую рок-музыку, а потому ещё в студенческие времена в Москве собрал немалую коллекцию магнитофонных записей таких групп, как «Битлс», «Дип Пёрпл», «Пинк Флойд», «Йес», «Генезис» и других, менее знаменитых исполнителей. Жалкие попытки отечественных подражателей зарубежным кумирам вызывали у Славы лишь презрительную улыбку. Представители же советской эстрады для него вообще не существовали. Было бы из-за чего ссориться! Но Алла «закусила удила», заявила, что Слава ничего не понимает в современной музыке, решительно прервала танец и даже пересела за другой стол.
В Левенцове тоже взыграла гордость: он знал, что нравится женщинам, не раз убеждался в этом на практике, а тут какая-то смазливая девчонка не только строит из себя неприступную крепость, но и поучает его в сфере, в которой Слава считал себя знатоком. Решив утереть нахалке нос, он оценивающим взглядом окинул зал и тут же наткнулся на насмешливо-призывную улыбку Людмилы. «А почему бы нет? спросил себя Левенцов. Конечно, она явно старше меня, но выглядит вполне аппетитно. Да и выбирать сейчас особо не из кого». Остаток вечера он назло Скобцевой общался и танцевал только с Людмилой. А когда, окончательно осмелев, Левенцов попытался затащить Людмилу в директорский кабинет, она жарко шепнула:
Не здесь, милый! Поедем ко мне.
В такси они жадно целовались и оторвались друг от друга лишь тогда, когда водитель, устало хмурясь, громко сказал, что они уже приехали. Расплатившись, Левенцов вылез из машины и остолбенел: это был его дом с «пещеркой» на пятом этаже, где в своей комнате в одиночестве наверняка в кресле перед телевизором сейчас дремлет Татищев.
Так до сих пор и не узнал меня, милый? с укором спросила Людмила. Да, я тоже живу в этом доме и в этом подъезде, только на втором этаже. Я давно тебя приметила и даже несколько раз вроде как случайно сталкивалась с тобой у входа, но ты меня в упор не замечал. Один раз я даже прокатилась с тобой в лифте, но ты и тогда смотрел вроде как сквозь меня. Даже не спросил, на какой мне этаж, просто выбрал свой пятый, и, когда лифт остановился, молча вышел, а я, жутко обиженная, поехала вниз на свой второй.
Не может быть! сконфуженно сказал Левенцов. Впрочем, теперь я понимаю, почему при нашей встрече в кабинете директора ресторана твоё лицо показалось мне знакомым. Просто, когда я о чём-либо сильно задумываюсь, то двигаюсь, как бы на автомате, ничего и никого не замечая вокруг. Прости поросёнка!
Нет уж, увлекая Левенцова в подъезд, решительно ответила Людмила, ты сначала постарайся как следует загладить свою вину передо мной, а потом уже поговорим о прощении.
И Левенцову тогда пришлось стараться почти до рассвета
Спустившись на второй этаж, Слава в сомнении остановился перед дверью Людмилиной квартиры: звонить или не звонить? Но рука, заждавшись разумного решения, сама надавила на кнопку. Дверь отворилась. Людмила стояла на пороге с картинно повисшими руками, ожидая поцелуев. При виде её голых, вызывающе плотских рук, запрокинутой томно головы с рассыпанными вокруг шеи рыжими волосами и особенно плотоядного блеска её зелёных глаз Левенцова бросило в жар. Но он решил продемонстрировать стойкость и выдержку. Осторожно обойдя Людмилу, он снял ботинки, прошёл в комнату и опустился на диван перед включённым телевизором. Людмила села рядом, навалилась горячим телом. Он в рассеянности отодвинулся и, напустив на себя грустный вид, сказал:
Я у тебя в последний раз.
Это сообщение не вызвало в ней абсолютно никаких эмоций. Слава сообразил, что по пьянке, видно, уже говорил такие вещи, и Людмила выработала иммунитет.
Я правду говорю, сказал он неуверенно. Нечестно с моей стороны приходить к тебе.
Почему, милый? безмятежно удивилась она.
Я не могу жениться.
Почему? Разве ты больной? Ты норма-альный. Она плотоядно улыбнулась. Или тебя смущает разница в возрасте?
Не в этом дело, возразил он терпеливо. Дело в том, Люда, что у меня есть Дело.
А у кого дел нет? Дел у всех хватает.
То дела, а у меня Дело. Дело жизни. Одно единственное, которое я не променяю ни на какие прочие дела, в том числе и на семейную жизнь, хотя бы даже и с такой замечательной женщиной, как ты.
Не понимаю, искренно призналась она. Дай бог каждому, конечно, всего одно лишь дело, только так не бывает, на дню и то по десять дел.
Которые на дню по десять не дела, а суета сует, Людочка! Суета ради собственной уютной жизни. А цель моего Дела чтобы все люди стали лучше жить. Понимаешь?
Она отрицательно качнула головой. Потом спросила:
А какая тебе польза, милый, что другие станут жить лучше?
Во! В этом всё и дело! Мне лично пользы никакой. Мне, наоборот, зарплаты не хватает, потому что больше половины из неё идёт на Дело, и на семью не остаётся ни копейки. Мне надо оставаться одному.
В глазах Людмилы мелькнуло будто понимание. Но после долгой паузы она с наигранным спокойствием проговорила:
Врёшь ты всё. Плохо человеку одному. И разве я тебе обуза? Зарплаты мне твоей не нужно.
Она поднялась и ушла в спальню. Вернулась в одной коротенькой прозрачненькой сорочке. И плоть Левенцова в очередной раз победила его разум.
Ранним утром Людмила потащила Славу на кухню, где на стол было накрыто, как для праздничного ужина. Между делом, как бы невзначай, она задала привычный свой вопрос:
Когда придёшь?
Тебе надо расширять словарный запас, Люда, ответил он. Тем более в свете вчера мною сказанного.
Она остановилась у плиты с беспомощно повисшими руками, с жалким взглядом не желающих верить глаз. Спросила с тихой обречённостью:
Что же не сказал, какое у тебя единственное дело?
Да по части техники, ответил он, смутясь. Одну вещь изобретаю. Планировал электрический движок, способный конкурировать с нынешним автомобильным, но чувствую, надо брать шире
Уж не машину ли собираешься купить? глаза у Людмилы блеснули одобрительно.
Не совсем правильно ты поняла. Машины в их нынешнем виде я не люблю, поэтому хочу заменить их экологически чистыми электромобилями.
Интересно, сказала она как будто с пониманием, затем спросила. Ты, окончательно решил? Правда, больше не придёшь?
Правда. Я же трезвый сейчас и вполне отвечаю за свои слова. Будь великодушной, Люда, не серчай.
Нет, возразила она напряжённым голосом, такую жестокость нельзя простить. Мало того, что ты всегда приходишь ко мне под градусом, так ещё и относишься как к дешёвой, вернее, бесплатной шлюхе! Три года молчал, пользовался мною, когда приспичит, а теперь неожиданно о каком-то важном деле вспомнил! И вдруг её глаза сверкнули. Будьте прокляты и ты, и твоё дурацкое Дело! Пусть это дело сожрёт когда-нибудь твоё семейное счастье.
Упав на стул, Людмила истерично зарыдала. Слава воровски на цыпочках прошёл в переднюю, осторожно отвёл защёлку замка и опрометью бросился вверх по лестнице. Татищев, судя по тишине в его комнате, ещё спал. Левенцов не испытывал ни раскаяния, ни угрызений совести, ни жалости к покинутой Людмиле. Груз обязывавшей связи был сброшен наконец, и это веселило душу. Но когда Слава стал бриться, ему вдруг вспомнились слова цыганки: «Проклятый будешь, один будешь, страдать будешь». Левенцов даже бритьё приостановил, поражённый сбывшимся по первому пункту предсказанием. Но неприятное воспоминание быстро позабылось под наплывом связанного с ним приятного о Наташе. И он, наконец, понял, откуда у него взялись силы на окончательный разрыв с Людмилой. А в проклятия Левенцов не верил.