Какие у вас глаза!
Какие? доверчивая нотка просочилась в её голос.
Затрудняюсь в точности сказать. Сказать «красивые» слишком мало. Будь я художником, назвал бы неземными. Но я человек технический, поэтому скажу конкретней: они у вас инопланетные: от их взгляда родная планета уходит из-под ног Ладно, идите кормить мужа. Счастья вам.
И вам счастья, сказала она как будто с облегчением.
Одну минуту, окликнул он, когда она пошла.
Она обернулась, глянула «инопланетным» взглядом.
Как вас зовут?
Наташа.
Фамилию не скажете?
Фадеева.
А я Слава Левенцов.
Подскочила Ксюша, протянула на прощанье руку. Он поцеловал ей пальчики и, заговорщицки подмигнув, сказал:
Пока.
Солнце садилось, когда Слава Левенцов вышел из последнего вагона электрички и направился не к лестнице виадука, а к концу платформы главного вокзала Трёхреченска. У этого конца между рельсами был настил из бетонных плит, служивший внештатным переходом. От перехода шёл ближайший путь к расположенной неподалёку от вокзала девятиэтажке, где Левенцов снимал жилплощадь, «пещерку у вокзала», как он её называл.
По окончании института Левенцова распределили в один из московских НИИ. Придя в отдел кадров, Вячеслав узнал, что его ждут мизерная зарплата и отсутствие каких-либо перспектив получения жилья, даже собственного общежития в этом научном заведении не было.
А где же мне жить? спросил пожилого кадровика Левенцов.
Так вы же, судя по анкете, родом из Подмосковья, прозвучало в ответ. В чём проблема? У нас почти половина сотрудников ездят на работу из области. Другие за счастье считают распределение в Москву, стремятся любым способом здесь закрепиться, а вы претензии какие-то предъявляете!
Электричка от Трёхреченска до Москвы идёт два с лишним часа, да от вокзала до НИИ почти час добираться. Я минимум семь часов в сутки на одну только дорогу на работу и обратно буду тратить. А с такой зарплатой, что вы мне предлагаете, все деньги будут уходить на оплату съёмного жилья, билеты на транспорт, хлеб и воду. Мне такого «счастья» не надо!
После долгих споров с начальником отдела кадров, хождения по кабинетам начальников разного уровня и даже скандала в профильном министерстве Левенцов добился отмены распределения и получения свободного выбора места работы. Он вернулся в родной Трёхреченск и обошёл все местные предприятия. Его готовы были взять везде, но опять же без предоставления жилья. Комната в общежитии положена только иногородним сотрудникам, а Левенцов к таковым не относился. А пока Вячеслав получал высшее образование в московском институте, его младшая сестра успела выйти замуж и родить двойню, так что в их бревенчатой халупе на окраине города ютились старики-родители, сестра с мужем и их дети. Левенцову пришлось ночевать на сеновале в сарае. Хорошо, тогда было лето, но, когда пришли осенние холода, Вячеславу пришлось перебраться в кухню и спать там на сдвинутых стульях. Такое положение не устраивало никого и в первую очередь самого Левенцова. Вот тогда он стал внимательно читать объявления о сдаче квартир, сменил несколько адресов и хозяев, пока не снял комнату в двухкомнатной квартире одинокого отставного военного лётчика Глеба Ивановича Татищева, «пещерку у вокзала».
Быстро миновав малолюдную в этот поздний час привокзальную площадь, Левенцов уже через несколько минут был в своей «пещерке». О жилом её назначении напоминала лишь кровать. Остальное помещение занимали кульман, развешанные на проволоках у потолка чертежи, электросхемы, массивный самодельный стол с токарным станком и слесарными тисками, стеллажи вдоль стен с механическими и электрическими приборами, словно в производственной какой-то мастерской. Окинув это техническое убранство весёлыми глазами, Левенцов поздоровался с ним вслух:
Привет!
После тёплого душа он пошёл на кухню, где поздоровался с содержимым холодильника: то был приличный кусок варёной колбасы. Вячеслав съел колбасу, обильно сдабривая её острым томатным соусом, потом вернулся в комнату и повалился спать.
2
В десятом часу утра Левенцов поднялся, сделал гимнастику, принял холодный душ и пошёл на кухню здороваться с содержимым холодильника. Содержимое скучно ответило на приветствие лишь скрючившимся от пожилого возраста кусочком сыра. Зато в кухонном шкафу обнаружился приличный запас чая. Завтрак получился необременительный для желудка и поощрительный для интеллекта.
Ну-с, что имеем? жизнерадостно произнёс Левенцов, вернувшись в комнату. За десять лет не очень, прямо скажем, упорного труда двенадцать образцов, ни один из которых не отвечает требованиям. Пусть так. Но нам тридцать пять лет всего, до выноса вперёд ногами успеем что-нибудь. Тем более, государственные мужи уверяют, будто перестройка обеспечит зелёную улицу изобретательству. Мы, конечно, без комплексов и государственным мужам не верим, тем более их жёнам, а всё-таки приступим к изобретению тринадцатого образца.
И достав толстую рабочую тетрадь и кипу листов с выписками, он углубился в интеллектуальную работу.
В шестом часу вечера, несмотря на увлечённость делом, ему захотелось есть. Он обследовал карманы. Было семь рублей. «Неплохо, подумал он, особенно если учесть, что до получки всего два дня».
Путь к ближнему продовольственному магазину пролегал мимо вино-водочного. Это был единственный в городе вино-водочный, продолжавший работать и по воскресеньям, несмотря на яростную антиалкогольную кампанию. После того, как первый государственный муж объявил, что в результате сделанной им перестройки трезвость стала нормой жизни, очередь у магазина перестала кончаться даже ночью. Левенцов замедлил шаг. Потом не заметил даже, как протиснулся к стоявшему в очереди близко к двери знакомому лицу. Знакомое лицо, поняв с полувзгляда, кивком пригласило вклиниться в очередь впереди себя. Через полчаса Левенцов располагал двумя бутылками девятнадцатиградусного «Хереса». И ещё больше рубля оставалось на закуску. В продовольственном магазине очередь отсутствовала только в двух отделах: хлебном и рыбном. В хлебном он взял батон белого за двадцать пять копеек, в рыбном банку ивасей за семьдесят.
Не заходя в свою комнату, он постучал в дверь соседней, которую занимал хозяин квартиры, сорокашестилетний отставной военный лётчик Глеб Иванович Татищев.
Входи, раздался из-за двери хриплый, но всё-таки красивый баритон Татищева.
Войдя, Левенцов увидел привычную картину: Глеб Иваныч бегал с дымящейся сигаретой во рту по комнате и ругался с телевизором. Его тёмные глаза зло горели, седеющие усы зло топорщились.
Идиоты! сообщил он, кивнув на работающий телевизор. На безалкогольных свадьбах у них веселее! Фруктовые соки вместо водки! Как будто мы не знаем, что гости втихаря уже махнули, чтобы дотерпеть до ухода телевизионщиков! Пропагандисты хреновы! Сами-то на своих свадьбах водку кушают, за продажную пропаганду не по две, небось, бутылки получают, как мы, простой народ. А нас художественной самодеятельностью кормят: смотрите, как в безалкогольных худколлективах беззубые старухи песни поют. Тошнит хуже, чем от водки.
Когда ты последний раз водку-то пил? сказал Левенцов, помещая на столе рядом с переполненной окурками пепельницей бутылки с «Хересом» и немудрёную закуску. С тех пор, как я у тебя живу, мы только вино потребляем. А их указы нам не указ!
А ещё, знаешь, Слава, от чего тошнит? не унимался Татищев. От иностранщины. Ага. Прямо задолбали этими своими «консолидациями» и «плюрализмами». А ещё больше «регионом» через каждое слово его повторяют, точно матершинники. Перестройщика что-ль передразнивают? Чует моё сердце, к недоброму ведут они народ, не зря так полюбили иностранщину.