Идеи ММК были подлинно прорывными с точки зрения возможности академического осмысления метафизических учений. К сожалению, этого не случилось, поскольку методологи, будучи в большей мере философами, чем естественниками, не смогли перекинуть мостик от человекоцентричной философии к общему естествознанию.
Другой веткой наследия Диалектики, как модели мышления, можно считать Теорию решения изобретательских задач (ТРИЗ) Г. С. Альтшуллера. Примечательно, что становление ТРИЗ охватывает приблизительно тот же период, что и деятельность ММК. Генрих Саулович провёл титаническую работу по классификации тысяч изобретений и вывел относительно их формул ряд закономерностей, которые легли в основу его теории. Одной из таких закономерностей является «Закон полноты технической системы»:
Любая техническая система с необходимостью имеет в своём составе источник энергии, преобразователь, действующий орган и регулятор.
Что это, если не метафизика? Чем это отличается от иных метафизических описаний, таких, например, как колода ТАРО, за тем исключением, что это наблюдение сделано в предельно приземлённой, материалистической сфере инженерных изобретений и выражено сухим современным языком, без лишних эпических метафор?
И вот сегодня, понимая в чём отличие всех этих учений от академической науки, мы с Вами можем легко ответить на вопрос, почему ни Диалектика, ни СМД-методология, ни ТРИЗ, даже показав великолепные практические результаты, так и не нашли широкой научной поддержки, а существуют самостоятельно, представляя собой, по сути, околонаучный андеграунд. Это было попросту невозможно.
Перефразируя известное:
«Этрусское не читается»,
можем сказать:
«Метафизическое не исчисляется».
Понимали ли это сами авторы учений? Г. П. Щедровицкий понимал и очень по этому поводу распалялся, но его изысканиям для реального диалога с наукой не хватило естественнонаучного приземления, а что до остальных, то мне (Д.Ч.) так и вовсе сдаётся, что навряд ли они этот вопрос ставили.
Как уже было отмечено выше, с одной стороны, это игнорирование метафизики наукой было неизбежно наука не в состоянии её описать из-за невозможности посчитать. С другой стороны, выходит, что у нас огромная по своему охвату предметная область оказалась вне поля зрения естествознания.
Долгое время это положение дел не ставило жёстких рамок углубление в каждую предметную область по отдельности давало достаточно открытий и изобретений, продвигавших нашу цивилизацию. Но сегодня всё выглядит так, что этот этап пройден: ресурс самостоятельного исследования научных дисциплин практически исчерпан. Об этом свидетельствует резкое снижение количества открытий в последние десятилетия. Чтобы перешагнуть за этот предел, разным предметным областям стало необходимо обращаться друг к другу. Однако схема их конвергенции, т.е. общие принципы по которым они могут совмещаться друг с другом и принцип построения межпредметных интерфейсов до сих пор не открыты. Математическое число, выходя из одной предметной области, для того, чтобы оно могло зайти в другую, разотождествляется со своей смысловой нагрузкой и неизвестность того, что с ним происходит в этот момент, формирует сегодня в научной картине мира огромные когнитивные разрывы.
Насколько глубоко в истории коренится причина разделения научных учений на нестыкуемые друг с другом отрасли? Был ли в истории момент, когда дело ещё могло пойти иначе? В поисках ответа на этот вопрос мы решили обратиться к трудам Аристотеля, как родоначальника современного научного подхода. Быть может, он прояснит историческую суть рассматриваемой проблематики.
Внимательное изучение трудов Аристотеля показывает, что он не только исследовал вопрос метафизического исчисления, но и обнаружил его закономерности.
С другой стороны, если существуют многие науки о причинах, одна об одном начале, другая о другом, то какую из них надо признать искомой нами наукой и кого из тех, кто владеет этими науками, считать наилучшим знатоком искомого предмета? Ведь вполне возможно, что для одного и того же имеются все виды причин; например, у дома то, откуда движение, строительное искусство и строитель; «то, ради чего» сооружение; материя земля и камни; форма замысел дома (logos). И если исходить из того, что было раньше определено по вопросу, какую из наук следует называть мудростью, то имеется основание называть каждую из этих наук. Действительно, как самую главную и главенствующую науку, которой все другие науки, словно рабыни, не смеют прекословить, следовало бы называть мудростью науку о цели и о благе (ибо ради них существует другое). А поскольку мудрость была определена как наука о первых причинах и о том, что наиболее достойно познания, мудростью надо бы признать науку о сущности.
996bЗдесь и далее в главе цитаты по «Аристотель Сочинения в четырех томах.» Том 1 / Ред. В.Ф.Асмус, 1976.Примечателен здесь тот факт, что великий мыслитель древности, по сути, определивший облик современной науки, прямо декларирует отсутствие общей непротиворечивой картины мира и обращает наше внимание на параллельное существование нескольких начал, находящихся в отношении множественной антиномии, равно определяющих одно и то же «движение».
Но являются ли эти начала истинными, или надуманными так, что ими можно пренебречь?
Впрочем, те, кто облекает свои мудрствования в форму мифов, не достойны серьезного внимания у тех же, кто рассуждает, прибегая к доказательствам, надлежит путем вопросов выяснить, почему, происходя из одних и тех же начал, одни вещи по своей природе вечны, а другие преходящи. А так как причины этого они не указывают, да и не правдоподобно, чтобы дело обстояло так, то ясно, что у этих двух родов вещей не одни и те же начала и причины.
1000aСледуя за этой мыслью философа, мы обнаруживаем, что для него нет ничего удивительного в наличии у природы нескольких начал и в том, что они порождают определённые рода феноменов, которые друг с другом не пересекаются. Таким образом, тезисы Науки складности о существовании в любом процессе нескольких (согласно Науке складности четырёх) составляющих, качества которых взаимоисключают друг друга, для Аристотеля были бы приемлемы, поскольку повторяют его собственные тезисы.
Но Аристотель не останавливается на этом, а идёт дальше, анализируя системы исчисления, возникающие при различном понимании чисел:
После того как мы выяснили относительно идей, уместно вновь рассмотреть выводы, которые делают о числах те, кто объявляет их отдельно существующими сущностями и первыми причинами вещей. Если число есть нечто самосущее (physis) и его сущность, как утверждают некоторые, не что иное, как число, то необходимо, чтобы одно из них было первым, другое последующим и чтобы каждое отличалось от другого по виду, так что либо [а] это свойственно прямо всем единицам и ни одна единица не сопоставима ни с какой другой, либо [б] все единицы непосредственно следуют друг за другом и любая сопоставима с любой, таково, говорят они, математическое число (ведь в этом числе ни одна единица ничем не отличается от другой), либо [в] одни единицы сопоставимы, а другие нет (например, если за «одним» первой следует двойка, затем тройка и так остальные числа, а единицы сопоставимы в каждом числе, например: единицы в первой двойке с самими собой, и единицы в первой тройке с самими собой, и так в остальных числах; но единицы в самой-по-себе-двойке несопоставимы с единицами в самой-по-себе-тройке, и точно так же в остальных числах, следующих одно за другим.
> Поэтому и математическое число счисляется так: за «одним» следует «два» через прибавление к предыдущему «одному» другого «одного», затем «три» через прибавление еще «одного», и остальные числа таким же образом. Число же, [принадлежащее к эйдосам], счисляется так: за «одним» следуют другие «два» без первого «одного», а тройка без двойки, и остальные числа таким же образом).
1080a