Лихарь застонал.
Наш владыка весьма благосклонно принял хивасов, хотя, конечно, пока не произнёс определённого ответа, ибо великие союзы не заключаются в течение одного дня. Однако горцы, кажется, предерзко уверены, что им не откажут. Тебе, господин и добрый друг мой, знаком нрав Меча Державы, равно бесстрашного в делах и в словах. В эти дни, полные треволнений, четвёртый сын Андархайны редко покидает поле у Верхних врат, где хасинам, привыкшим к вольному небу, отвели место для шатров. Нам передают, будто в разговоре с вельможей, возглавляющим посольство, царевич Гайдияр шутки ради сопоставил затерянное горное княжество и страну андархов, не ведающую границ. Дескать, не кнышеват ли жених? На что предерзкий хасин, тоже якобы в шутку, ответил: ткала невеста приданое, да сберегла хорошо если на свадебную рубаху. Нам, впрочем, подобный разговор не кажется вероимным, мы склонны относить его скорее на счёт необузданной выдумки горожан
Сил моих нет! Лихарь швырнул письмо на заляпанный рабочий стол, где оно пугливо свернулось тугим свиточком. Читай дальше ты, не то сейчас в творило засуну, авось делу поможет!
Он смотрел на большую склянку. Внутри слоями, клубами гуляла непонятная жидкость. По прописям твореву полагалось давно пережениться и очиститься, сбросив ненужный осадок, но пока ожидания были напрасны. «Нагреть? Остудить?..» Лихарь взял склянку, принялся взбалтывать осторожно, словно укачивая ребёнка. У прозрачных стенок мелькали бурые веточки, истончённые кости. Беримёд развернул свиток, нашёл место.
Недавно раб Владычицы и твой ничтожный слуга встретил великого порядчика на исаде, возвращаясь после каждодневных, становящихся уже непосильными трудов в Книжнице.
«Да простит праведный Меч Державы скромнейшего учёного, сказал я, отдав почтительные поклоны, надлежащие царевичу. Знаю, мой государь привержен деяниям, а не скучным словам. Удостоимся ли чести лицезреть его в чертогах третьего сына, коему юный райца готовит некое подношение?»
Я всего лишь хотел удостовериться, что воеводу порядчиков не отвлекут бесчисленные заботы, но праведный, да будут долгими его дни, превратно понял меня.
«Сомневаешься, обносчик, что брат меня пригласил?» спросил он и глянул столь нехорошо, что мой печенец, надорванный в заботах об истинном просвещении, едва не залился горечью. Праведным воля, но это!..
Старый заугольник, сказал Лихарь и поставил творило, просто чтобы не поддаться досаде да не швырнуть в стену. Надеялся, вдруг не зван, вдруг на радость тебе обиду возьмёт!
Беримёд обождал, но учитель заложил руки за спину и взялся молча расхаживать. Его тень удлинялась и укорачивалась, протягивалась то в угол, то к двери.
Увы, господин мой! Докучливый Мартхе, похоже, склонил к себе сердце благородного Гайдияра. Порядчики неизменно приветливы с негодным райцей и едва не с рук на руки его передают, когда он ходит по городу. Однако довольно известий о поприще и успехах этого выскочки.
Несносный Тадга всё так же сидит в Книжнице, занятый делами неисповедимо богомерзкими. Последний раз он покидал подземелье лишь для того, чтобы в прах разругаться с предводителем гончаров. Ты справедливо удивишься, какое касательство возможно у царства книг до пышущих горнов и кругов, испачканных глиной? Признаться, мне тоже стало это любопытно. Сам я избегаю посещать хранилище отреченных писаний, но не все служители Книжницы столь привержены благочестию. От них мне стало известно, что числолюбец заказал гончарам полый глиняный шар с пристально выверенным рисунком отверстий. Никто не знает доподлинно, что там дальше случилось. Горшечник то ли скверно понял узор, то ли посмел его изменить в погоне за соразмерностью и красой. Шар был обожжён и доставлен, но счислитель указал на огрешку. Ссора, уничтожившая покой Книжницы, вышла постыдно шумная и крикливая. Юнец вдребезги разбил шар, велев переделать в точности по рисунку, и притом выполнить несколько одинаковых, чтобы выбрать хоть один годный. Обиженный глинник посулил метнуть Тадгу с моста, если тот вновь явится на порог, но буйный счислитель не унялся. Дошло до самого старейшины гончаров, несносный мальчишка что-то кричал о путях звёзд Право, господин мой во имя Владычицы! Твой слуга теряется в догадках, что всё это может значить
Зато я, кажется, догадываюсь.
Лихарь остановился, глядя сквозь камень и долгие снежные вёрсты. Тень, отброшенная светильником, легла на стенную роспись, перекрыла перст Матери и облепивших книгу сирот. Свет зажёг в глазах великого котляра два бледных огня. Беримёд облизнул пересохшие губы и дочитал:
Письмо сие я отправлю обычным путём. Его передаст твоему посланцу наш неизменный радетель, но что делать после его отъезда в Шегардай, ума не приложу, уж прости меня великодушно, прегрозный мой господин
За ковром
Царевна Змеда с утра не присела, но хлопоты даже радовали её.
Я жила день за днём, поделилась она с Ознобишей. Только решала, вышивкой руки занять или веретено закрутить. И вот как ветром повеяло скажи мне, Мартхе, к добру ли?
Райцы ходят особняком среди царедворцев. Райце можно чуть приоткрыть душу. Советник праведного добавит услышанное к суждению о подспудных токах в семье, но пустой болтовни не затеет.
Мудрые советуют надеяться на лучшее, готовясь к дурному, с почтительным поклоном отвечал Ознобиша. Змеда благоволила ему со времён достопамятного опыта, и он ценил её милость.
Они снова распоряжались украшением большого чертога в палатах Коршаковны. Ознобиша неволей вспоминал Галуху, направлявшего лёт звуковых дрожаний под сводами бывшего водоскопа. Теперь здесь занимались совсем другими делами, а уехавший попущеник словно канул под лёд, Ознобиша много месяцев не имел о нём никакой вести. «Вот был человек. Тень отбрасывал долгую. Кому вдоль пути, кому поперёк. И вдруг раз! и нету его. И все мы точно так же когда-нибудь да что! Тридевять раз можно было сподобиться смертного поцелуя. Тут всякий день думай, которым словом будешь помянут»
Косохлёст уже расположил ковровые заставки, назначенные скрыть тайных стрельцов. Ознобиша урядил важные места для царевичей и красных вельмож. Сенные девки под водительством Змеды развесили цветочные плетеницы, сработанные из лоскутков и крашеной пряжи. Царственная рукодельница знала толк в горлянках, блаватках и троецветках. Глазу, отвыкшему от живого цветения, лепестки, сплочённые клеем, сошли бы за настоящие.
Там, где предстояло воссесть хасинскому гостю, красовался толстый болван из водорослей и тряпья. Змеда, боясь ошибиться, всё повторяла его почёт:
Арх арах
Ахшартах, тихонько подсказывала Вагурка.
На самом деле ещё многое нужно было уладить. Кому за кем ступать через порог. Снимать ли шапки хасинам, не привыкшим обнажать голову. И главное, если Эрелис назовёт будущего зятя хораном, сиречь сыном Солнца, не признает ли он косвенным образом его старшинство?.. Впрочем, этим надлежало заниматься уже не Змеде, а Фирину Гриху и правдивому Мартхе. Коршаковна наконец присела на резную скамеечку, отомкнула нарядный ларец, вынула гусли. Пальцы, казалось бы прочно забывшие отроческую науку, всё охотнее пробуждались к игре.
Отзовись, сестрица великая! размяв руки наигрышами попроще, окликнула Змеда. Вели, пусть милая воевница сюда подойдёт, совет даст!
Коршаковне пришлись по сердцу песни, доставленные заменками из дружины. Она хотела их завтра сыграть, но побаивалась неудачи.
В тылу стоячей завесы, воздвигнутой над ворохом парчовых подушек, послышался шорох, смешки. В чертог выбрались Эльбиз с Нерыженью. Понятно, сокровищу Андархайны не будет места на царском выходе к сватам, но какой запрет обуздает девичье любопытство, да при братнем потворстве?