Оставлю. Портомойничать и воду таскать.
Воевода, погоди! всполошился Андрис. А это сало с хлебом как же?
На кухню отнесёшь. А ты думал что же? воевода слегка сдвинул брови в ответ на потрясение на лице Андриса. Я тебя под защиту беру, спать будешь на нашей постели, греться у нашего костра, а припасов в общий котёл пожалел? Мои люди шесть лун как сала в глаза не видали.
***
К удивлению Лейлы, оказалось, что её жизнь в лагере не сильно отличается от той, что была в деревне. У мужчин, ясное дело, всё было иначе. Если они не упражнялись на мечах и с луками, то куда-то уходили иногда до темноты, иногда на несколько дней. Куда уходили Лейла не знала.
Попробовала как-то спросить у Андриса, но брат сразу окрысился:
Чего любопытничаешь? Не твоё это бабье дело!
А её бабье дело было при кухне. Совсем как дома, если не считать того, что в деревне всё-таки было много проще. Вода там была в колодце, её не надо было таскать из речки по косогору наказанные Альвин и Осберт отлынивали от своих обязанностей, как могли. Указом им был только воевода, но беспокоить его по таким пустякам Лейле не хотелось. Да и печь дома была добротная каменная, обмазанная глиной, с такой тягой, что в трубе аж ревело. Здесь стряпать приходилось на костре, да и развести его была целая наука. В первый же день под навес, заменявший кухню, явился помощник воеводы потом Лейла узнала, что его звали Летард и заявил:
Увижу дым всё варево в огонь вылью!
Жечь костёр без дыма Лейла научилась быстро. Для этого требовалось заранее, чтобы потом лишний раз не бегать, наготовить дров да не хвороста, не валявшегося лапника, а сухостоя, да чтобы без лишайника был, звонкий, как барабан. Тогда дыма не было, а лишь дрожал над костром горячий воздух. Каждый день Лейла притаскивала на себе по четыре вязанки дров, сваливала их у кострища и шла по воду. Натаскав воды, разводила огонь и принималась кашеварить из чего придётся, выбор был невелик. По приказу воеводы каждый день в урман снаряжались по двое охотников если им везло, то похлёбка была с мясом, но бывало и так, что те возвращались с пустыми руками. Лейла приноровилась варить сныть, крапиву и бархатистые мягкие лопухи. Ни репы, ни брюквы, ясное дело, не было, и для сытности Лейла добавляла в похлёбку толстые мучнистые корневища рогоза, который в изобилии рос вдоль берега реки. Корни шли в котёл, а плоскими листьями, похожими на лезвия ножей, Лейла догадалась укрепить навес, чтобы не протекал и дождевая вода не лилась прямо в похлёбку. А в пойме, чуть подальше от того места, где Лейла брала воду, обнаружилась прорва щавеля при одной мысли о его кислых и сочных листьях рот наполнялся слюной.
Беда была разве что с хлебом. Когда отлучки мужчин затягивались на несколько дней, они, бывало, возвращались с припасами мешками с мукой, луком, а один раз притащили даже бочонок солонины. Но принесённая снедь расходилась быстро, а живот старого добра не помнил Лейла уже знала, что сколько бы она ни съела ввечеру, утром проснётся всё от той же тянущей, сосущей боли в кишках. И не было от этой боли иного средства, кроме еды а той было мало, и с каждым днём всё меньше. Лейла с остервенением мешала черпаком в котле, стараясь не вдыхать сытно пахнущий пар, но в животе всё равно громко пело. Потом приходили мужчины много злых, голодных, усталых мужчин, каждый со своей миской, и Лейла снова принималась перемешивать похлёбку, стараясь налить каждому погуще, со дна. Два огромных котла пустели тут же. Лейла сливала остатки похлёбки если они были, конечно в ведро и тащила котлы к реке, отмывать, пока не засохло. Если быстро управиться, можно было поесть и самой. Из ведра Лейла плескала остывшую похлёбку в собственную миску, да это была и не похлёбка даже оставшаяся от неё бурая жижа, в которой иной раз попадался разваренный лист лопуха или крапивы.
Воевода иногда приходил есть вместе со всеми, но чаще Лейла относила похлёбку ему в землянку. Землянок в лагере было довольно много больше, чем пальцев на одной руке. В каждой из них жили по несколько человек, но у воеводы была своя, которую он делил только с Летардом.
Летард Лейле не нравился. Во-первых, она никак не могла забыть его угрозу вылить похлёбку в костёр (ты бы сам встал до рассвета, да дров наколол, да воды натаскал, да кореньев начистил, да поесть приготовил кулём свалишься!), а во-вторых, Летард, по мнению Лейлы, позволял себе грубо разговаривать с самим воеводой. Самое удивительное, что воевода, никому не дававший спуску, словно бы и не замечал Летардова свинства. Как-то раз, спускаясь по укреплённым досками ступеням, Лейла услышала обрывок разговора, не предназначавшегося для её ушей.
Знаю, это говорил воевода. Знаю всё, что ты скажешь. Твоя правда. Ну так ступай, я ведь не держу.
В землянке что-то громыхнуло похоже, Летард в сердцах бухнул кулаком по деревянному, грубо сколоченному столу.
Ну при чём тут это? «Ступай, ступай»! Сам знаешь, я тебя, дурака елового, не брошу. Я просто никак в ум не возьму: чего ты ждёшь? Чего здесь сидеть-высиживать? Или ты подмоги дожидаешься? Откуда она возьмётся, эта твоя подмога? Медведям, что ли, копья раздашь?
Росомахам.
Тебе всё шутки шутить! Я тебе говорю: добром не кончится. Сам знаешь, что бывает, если всякий сброд в отряд набирать! Воруют, говоришь? Так это ещё цветочки! Ещё пару лун тут посидишь таких ягодок дождёшься, что мало не покажется.
Сам знаю.
Да тебе хоть кол на голове теши! в сердцах воскликнул Летард. Знает он! Послушай: я тебя хоть раз подвёл, а? На границе с тобой стояли. Купцов этих чёртовых толстозадых охраняли. В столице ты отрядом командовал, так я всё это время с тобой был! И когда северяне пришли тоже!
Я помню.
А что меня из-под мечей вытащил, помнишь?
И это помню.
Так вот, долг платежом красен, слыхал про такое? Добра ведь тебе желаю! Послушай меня: брось ты всё это. Уйти успеем. До моря доберёмся, на корабль наймёмся вот жизнь будет, а? А здесь что? Пропадём ведь ни за грош.
Уходи. А я подожду пока.
У-у, дурак! взвыл Летард в бессильной злобе. Твердолобый!
В землянке прозвучали шаги наверное, воевода подошёл вплотную к Летарду и заговорил так тихо, что Лейла едва разобрала:
Я княжеский воин. Я на мече клялся. Скажешь, не было этого?
Да ведь князя твоего давно уже нет! Был князь, да весь вышел!
Князя нет, а люди остались. Кто им заступа теперь, кроме меня?
Хороший из тебя тут, в лесу, заступник!
Ты не забывайся, друг, впервые в голосе воеводы прозвучали металлические нотки те самые, с которыми он обращался с пойманному с поличным ворью. Пятьдесят отрядов без малого перехватили! Пятьдесят! А в каждом солдат по двадцать, если не по тридцать. Это, считай, на тысячу северян меньше.
С тобой чтобы спорить, нужно гороху наесться.
А ты не спорь. Если не любо я никого не держу. А раз уходить не желаешь, так изволь приказы выполнять!
Слушаюсь
Летард так резко рванул на себя дверь, что приникшая к ней ухом Лейла не успела отскочить и едва не рухнула в землянку, чудом не расплескав похлёбку.
Подслушивать, значит?!
Летард!
Воевода вырос на пороге внезапно страшный, как занесённый меч. Лейла тоненько пискнула и рванулась было назад, но опомнилась поставила миску на нижнюю ступень, почти к сапогам воеводы, и, не дожидаясь окрика, кинулась наутёк.
Отмывая потом котлы в холодной воде, Лейла так и сяк перекатывала в уме услышанное. По всему получалось Летард чем-то недоволен из того, что делает воевода, и боится за него. А воевода Летарда не слушает, потому как у него душа болит за простых людей, которым он поставлен защитой.
И так стало Лейле воеводу почему-то жалко, что вечером, собравшись печь лепёшки, она отсыпала в пустую миску чистой муки и спрятала под приготовленную для растопки щепу. Зерна оставался всего один мешок, да и тот худой, с дряблыми боками, и Лейла давно уже приноровилась смешивать муку с толчёной корой и липовыми листьями, чтобы хватило на подольше. Воины кривились, но ели. Мать когда-то пекла такие же точно лепёшки давно, когда голод был. Лейла тогда макушкой до столешницы не доставала, но вкус лепёшек помнился ей до сих пор тёмное тесто было пресным, чуть горьковатым, но вполне съедобным, а голодному брюху казалось ничего вкуснее и быть не могло. Получались ли её лепёшки похожими на материнские, Лейла не знала себе пробовать воспрещала, даже миску из-под теста не облизывала, выскребала всё без остатка.