Сердце обдало ледяным уколом ужаса, приковавшим к месту, парализовавшим все мое тело и сознание. Бесконечно долгую секунду спустя медведь сжал челюсти сильнее, мотнул головой в бок, и до моих ушей долетел приглушенный, и от того более жуткий треск. Это сломались Пашины лучевые кости. Тут сам Паша очнулся наконец от оцепенения, дернулся назад и истошно заорал, тщетно пытаясь выбраться из капкана челюстей, отпинываясь от медведя. Один из таких ударов пришелся зверю по сомкнутой челюсти.
В следующий же момент медведь распахнул пасть, отпуская обмякшую конечность, и резко рванул вперед всей своей огромной тушей, подминая Пашу под себя. Залез на него передними лапами, и жуткий хруст повторился. Теперь медведь сломал и ребра.
Помоги Кристина помоги!, крик ударил по ушам, выдергивая меня из ступора.
Адреналин разжег кровь, и я машинально дернулась вперед, хватаясь за охотничий нож в кармане, до конца не веря в происходящее перед своими глазами: изо рта Паши толчками шла кровь, пенилась у уголков его губ. Медведь медленно наступал на парня, сминая его живот и грудную клетку, словно пластилин. Сталь в моей руке превратилось в желе, когда в голову резко пришло осознание мне не победить.
Это осознание нагнало новой волной страха, я могла только бездвижно стоять и смотреть, как беспомощно Паша пытался оттолкнуть громадного зверя руками, как он хрипел и захлебывался собственной кровью. Удары парня не причиняли медведю никакого вреда, казалось, что зверь и вовсе не замечал их в своем яростном, животном голоде.
Помоги помоги мне
К ужасу добавился стыд от собственного бессилия. Гул сердца стучал в висках уже так сильно, что заглушал все звуки вокруг. Кроме одного единственного. Отвратительно громкого. Чавкающего. Медведь добрался до головы Паши и начал есть, отрывая от моего ещё живого друга кусок за куском. Зверь начал жрать с шеи, прогрызая артерию, давя Пашу громадными лапами, причмокивая его плотью.
Паша не сдавался, трепыхался еще в агонии, словно наколотая бабочка. Пытался увернуться от безжалостных клыков. Медведь прижал передней лапой голову Паши, и прошелся катком челюстей по его лицу, разрывая ему веки и лоб.
Зрелище было ужасающим, тошнотворным, и вместе с тем я не могла отвести взгляд, точно все мои инстинкты кричали «смотри, смотри внимательнее, ты будешь следующей». И правда, каждая секунда и каждый кадр отпечатался в моей памяти раскаленным железом. Паша уже лежал, не сопротивляясь, раскинув руки в стороны, весь в грязи и крови. Веки и брови были оторваны, висели кровавыми клочьями, обнажая белые кости, скальп содран наполовину. Из шеи хлестала темно-алая кровь, заливалась за воротник его походной куртки.
Пашина кровь сочилась из пасти медведя и капала обратно, на разодранное лицо моего друга. Паша больше не звал, только едва слышно хрипел, уставившись на меня замершим, залитым кровью глазом и подергивался, как неживая марионетка, когда медведь всё глубже зарывался в его плоть.
* * *
Меня нашли только через восемь дней. Я не помнила, как тогда убежала с поляны и что делала все эти дни, пока меня наконец не обнаружили спасатели, дни слились для меня в одно бесконечное мутное пятно моей памяти, наполненное непрекращающимся страхом, что медведь бродит где-то рядом. Обезумев от страха, я бросилась прочь, в самую чащу, и затем скиталась по лесу, питаясь ягодами и корой, ночуя на земле. Так мне сказали в больнице сама я этого практически не помню, моим последним воспоминанием был остекленевший взгляд Паши, залитый темной, свежей кровью.
Врачи говорили, что я чудом выжила меня нашли совсем ослабевшую, обезвоженную, лежащую в каком-то овраге. И это правда было чудо в ту осень ненасытный медведь успел задрать еще четырех человек, прежде чем его успели застрелить.
Останки моего друга нашли только через месяц. Он умер еще тогда, когда я была на поляне, но медведь не смог съесть его сразу, целиком, поэтому насытившись, он оттащил подальше и закопал неглубоко в землю, оставляя себе про запас. Так останки Паши и нашли прикопанные землей, листьями и мхом. Поросшие плесенью и молодыми грибами. Единственным опознавательным предметом стала ярко-желтая куртка, чудом не выцветшая и не до конца пропитанная кровью.
С той злополучной вылазки в лес прошло несколько лет, но я словно так и не смогла уйти с той поляны я все еще вздрагиваю каждый раз, когда слышу щелчок двери, когда слышу щелчок чего угодно, звенящий в моей голове так же громко, как ломающаяся Пашина кость в пасти медведя. Но что страшнее и абсурднее я больше не могу смотреть на свежевспаханную землю, на собачьи кучи в парках. Все они напоминают ту самую черную кучу медвежьего дерьма, над которой в последний раз в своей жизни пошутил мой друг. Ту самую кучу, в которую превратился он сам.
ТРИУМФ
Неужели всё, неужели наконец-то победа? Столько лет спустя! Момент моего триумфа отдаётся хриплым, сбивчивым дыханием в груди. Пульс громко бьется в висках, давит на глазницы. Голова чуть кружится, а пальцы дрожат меня пьянит так адреналин или эйфория?
Одно я знаю точно теперь будет тихо. Я победила.
Никаких больше непонятных стуков, криков, беготни ребёнка сверху. Никакого спонтанного ремонта с утра по выходным, никакой больше громкой музыки или пьянок посреди ночи. Впервые за столько лет меня ждёт лишь благословенная тишина и покой. Я наконец победила.
Больше не будет препинаний с этим обрюзгшим, туповатым соседом, его сварливой женой и неугомонным ребёнком. Не будет попыток уладить конфликт, прийти к компромиссу и жить мирно. Мне больше не придётся ходить к ним как по часам и просить хоть немного тишины. Наконец-то. Радость и восторг кипят в моей груди, одна лишь мысль об этом возносит на меня вершину мира. Я чувствую себя такой всесильной, такой окрыленной, но почему-то вместе с тем ужасной. Мой триумф ослепительно сладок, буквально искрится на языке резким металлическим привкусом. Он каплями стекает по моему лицу.
Я осознаю ничтожность моей победы только в тот момент, когда вдалеке слышны полицейские сирены, а из рук глухо падает на пол окровавленный молоток. Но зато теперь будет тихо.
УТРОБА
Уже шестую ночь подряд Мари не могла спокойно спать.
Почти неделю, во тьме её сновидений, девушку одолевал один и тот же абсурдный кошмар, с которым она никак не могла справиться.
Мари снилось, что она беременна.
Огромный вздутый живот появлялся тут же, стоило лишь девушке закрыть глаза. Его невозможно было спрятать под натянутой донельзя одеждой, невыносимо уродливо торчал наружу до этого изящно впалый пупок, но хуже всего и вместе с тем абсурднее было другое. Девушке чудилось, что под натиском этого необъятного, поистине гигантского плода в её утробе, у неё расходилась кожа. Трещала тонкими лоскутами то там, то здесь, становясь похожей на ссохшуюся от времени фреску.
Сухая, бледная, с алыми прожилками в глубине, кожа напоминала сеточку мелких молний на её громадном беременном животе. В её чреве будто рос не один и не два ребенка девушка словно готовилась выносить целый мир.
Во сне Мари часто пыталась сдавить живот, сдержать трескавшуюся плоть, но всё тщетно и она в ужасе просыпалась под неотвратимый, тихий звук рвущейся, как бумаги, кожи. Лежа утром в кровати, прилипнув к ней остатками ночного кошмара, Мари боязливо ощупывала себя. Легко касалась тазовых костей, скользила пальцами по коже, словно боясь ощутить невозможные разрывы. Надавливала на живот не растет ли? и сжимала едва заметную складочку жира внизу. Девушка никак не могла быть беременна, но столь жуткий и вместе с тем реалистичный кошмар заставлял её мозг лихорадочно перебирать в памяти все последние близкие связи.