Мимо продефилировала симпатичная брюнетка, которая, видимо, приняв нас за опустившихся отбросов общества, состроила такое лицо, что мне захотелось догнать эту дрянь, схватить ее за скривившуюся харю и бить, бить по этому холодному, чуждому и безразличному полу Но я не мог оторваться Не мог распыляться на мелочи Петя вдруг стал для меня чем-то значительным, важным, будто весь мир, все живое зависело от него. Как-то так, что ли А он тем временем продолжал свой рассказ:
Не знаю, она ли меня окрутила, или я сам поддался Слу-у-ушай, а может, это я, я сам все это и начал? словно случайная искра-догадка послужила началом очередной вспышки самобичевания у Пети. Как ты думаешь, Макс? Может, мне ХОТЕЛОСЬ замутить с ней? Представляешь, какая я сволочь, Макс? Но, наверное, все-таки это она, она меня подвела под монастырь, так ведь? Ты как думаешь?
Я не думаю, я просто киваю. Ничего не значащими движениями головы как болванчик: вверх вниз, пол потолок Надеюсь, он это понимает, а даже если и не понимает, может, ему того и надо, чтобы рядом был человек просто был рядом.
Так вот, все эти полтора года пролетели как в сказке с ней, с «этой». А знаешь что, Макс? Вот интересно, что ты скажешь: представляешь, ведь я даже не спал с ней, с любовницей-то моей, Макс, слышишь, не спал, еб-то. Как думаешь, может, я не такая еще сволочь и мразь, а, Макс? страдалец словно искал в своем прошлом индульгенцию от душевных терзаний, мучавших его сейчас. Я же не спал Вот если бы спал, наверное, был бы вообще гадом последним. А так, Макс, нам просто было хорошо вдвоем. И ты знаешь, у меня работа такая Работал я в НИИ там, на Ставроерской. Ну, в общем, переработки у нас случались регулярно, и, знаешь, Макс, я стал этим пользоваться: говорил Люде, что сегодня задерживаюсь, а сам Сам, как последний похотливый старый козлик, скакал вокруг Светки да, вот не скотина ли я? А, Макс? О, что это были за вечера! Мне кажется, меня бухло сейчас не так торкает, как она в те дни. И представляешь, за несколько недель до смерти Людочки, моей красавицы, света моего, у меня стали зарождаться идеи расстаться: я занимался обычными делами, а меж тем он многозначительно поднял палец и поводил им в воздухе. Меж тем готовил себя к этому важному разговору, продумывал, как все скажу. Ну не сволочь ли я, Макс, а? Ходить так вокруг звездочки моей, смотреть на нее, улыбаться, а самому между тем думать: «Так, дорогая, нам нужно серьезно поговорить Или нет: дорогая, у меня для тебя две новости, плохая и хорошая, с какой начать?» Да вот не привелось. А кто бы знал, Макс, кто бы знал?..
Я налил ему новый стаканчик, и мы, не сговариваясь, вместе салютнули дороге с бездушными машинами наверху. Может, для нас они были олицетворением неких всевышних существ, беспристрастно взирающих на нас с недостижимых высот? Тех, которым можно вот так запросто задать вопрос и не получить никакого ответа.
Мне кажется, Макс, я теперь никогда не забуду этого момента, когда посреди ночи меня разбудил звонок Пете приходилось чаще сглатывать подступавший ком к горлу, и я видел, как он постоянно жмурился в тщетных усилиях сдерживать слезы. Помню, я жутко рассердился на звонящего за то, что он прервал мой сон, и хотел было вообще не брать, но звонили настойчиво. И я ответил, резко так, одно лишь слово: «Да!» Помню секундное молчание на том конце, потом серьезный голос представился сотрудником полиции и сказал, что мне нужно срочно явиться в отделение для опознания. Я ничего не понял сначала, попытался выяснить у него, о чем речь, а внутри меня копошились уже червячки-то, Макс: думаю, я в тот момент уже знал, к чему приведет это И веяло оттуда смертельным холодом и пустотой, но, может, это был просто открытый балкон, а, Макс? Или я знал уже, чувствовал внутри себя, к чему это все ведет? А представь, Макс, что, может быть, часть меня ликовала в тот момент, танцуя на косточках и радуясь такому исходу, устилала уже лепестками роз дорожку к Светке ну, скажи, не мерзко ли это? Не это ли те черви, что копошились во мне? И самое страшное я знал, что это за черви, и чувствовал их земляной привкус, но не только на языке, нет, всем, всем своим существом.
Петя зачем-то поднес ко рту стаканчик, дыхнул в него и посмотрел, как в калейдоскоп. Интересно, что он там увидел? Другой, более счастливый вариант своей жизни? Мой «приятель» как-то горько ухмыльнулся, опустил руку и продолжил:
А самое страшное, знаешь что, Макс? он снова поднял палец и потряс им в воздухе. Вот что! Спустились мы в подвал морга для опознания, этот врач в дурацких очечках приподнял простынь и обнажил ЭТО. Ты не поверишь, Макс, я тупо стоял и не вдуплял, что за хрень, на хер они мне показывают это?! Это мерзко, зачем вообще я здесь?.. И тут я увидел кольцо и родинку на костяшке большого пальца. И ты знаешь, Макс, на меня снизошло осознание случившегося: она, моя Людочка, вот, лежит тут, уже хладная, как тот кафельный пол, который мы попирали своими ногами, как такое вообще возможно, где ее голова?! Петя поднял стаканчик на уровень глаз. Его рука тряслась, ладонью другой руки он продемонстрировал рубящее движение поверх стаканчика. Но коньяк сделал свое дело рука задела краешек стаканчика, и он, отскочив в сторону, кувыркаясь, полетел по полу. Петя, смотря на него, продолжал: Там, где была голова, лицо, на котором, Макс, были те самые губы, что я целовал на протяжении двадцати лет Их словно стерли ластиком, как будто какой-то хренов художник решил, что не-е, на фиг не нужна тут голова, и хрясь Она лежит там вся холодная, неподвижная, и нет больше того вздернутого носа и хитрых глаз, ничего, ничего, Макс, нету. Ты знаешь, будто провели невидимой бритвой по мне от головы до самых вот этих пяток и и и я раскрылся, что ли Будто из меня стала вываливаться вся та мерзость, что копилась во мне годами и отравляла нам жизнь, и, излившись, она очистила меня, и я я я наконец смог заплакать, Макс, представляешь? Уже не было тех червей, копошащихся во мне, и клоунов, танцующих на костях и радующихся непонятно чему Знаешь что? Меня меня наполнила, Макс, ты не поверишь, любовь. Любовь к ней такая безграничная, чистая, я такой любви не испытывал к Люде никогда, несчастный уронил голову и не то горько вздохнул, не то сдержал вырывающийся из него вопль. Да, я мерзавец, Макс! Но я же не знал, что есть такая такая светлая, священная любовь, очистившая меня. Я готов все отдать, чтобы я смог донести до Людочки, как я любил ее, но я понимаю, увы, что это невозможно. И я стоял и рыдал, обняв ее ноги, прижавшись щекой к ее телу. Ты знаешь, Макс, у меня до сих пор это место, которым я прижимался к ней, как огнем горит, Петя прижал пальцы к щеке, закрыл глаза и ушел в свои воспоминания. Спустя некоторое время он шевельнулся, потер щеку и шепотом повторил: Огнем горит И тогда, лежа в постели, ну, после того, как я сбежал с похорон, я чувствовал этот огонь у себя на щеке. Ты знаешь, Макс, мне хотелось, чтобы это был настоящий огонь, чтобы он выжег у меня на щеке знак, напоминание, что ли, чтобы я каждый день вставал, смотрелся на себя в зеркало и видел, видел, несчастный яростно застучал руками по одеялу, это страшное напоминание о том, чего уже нельзя вернуть, Петя закусил костяшку указательного пальца так, что остались следы зубов, затем продолжил дрожащим голосом, о том, какой я был сволочью и как меня очистила эта пришедшая, увы, так поздно любовь.
Одной бутылкой у нас стало меньше, и язык Пети уже заплетался. Но я почему-то чувствовал, что ему это нужно: он хочет напиться, напиться до беспамятства, а там, как он сказал, придет очищающая любовь, и тогда Петя сможет прожить еще один день, и этого ему достаточно Всего один день за раз, а дальше Ну зачем загадывать? Ему, как никому другому, об этом известно.