Господин Мережковский, обратился к мужчине коллега редактора. В чем, по-вашему, заключалась главная ошибка предводителей белых армий?
В их контрреволюционности, убежденно ответил писатель. В их стремлении возродить бывшее государство, с которым русские массы распростились навсегда. А также в их отношении к новым государственным образованиям. Юденич не желал признать независимости Финляндии. Деникин не высказался определенно по польскому вопросу.
Несмотря на польское происхождение, посетовал седовласый редактор на поведение сына польской матери.
Высоцкий счел необходимым уточнить.
Польскую независимость Антон Иванович под сомнение не ставил.
Но определенно не высказался, повторил товарищ редактора вслед за русским автором. Какую границу ваш Деникин был готов нам гарантировать?
Видите ли, господин Крукович, улыбнулся Высоцкий одними глазами, если требовать границу семьсот семьдесят второго года, то вам ее не гарантирует никто. С тем же основанием можно предложить на русский трон королевича Владислава. Жаль, у господина Пилсудского нет сына.
Господин Высоцкий! не выдержал редактор.
Прошу прощения, господин Сумóрок. Будучи историком, я позволяю себе порой исторические параллели. Не спорю, данная была неуместна.
Немного придя в себя, редактор продолжил беседу с русскими.
Господа, позвольте спросить. Каково ваше отношение к Польше?
Ответить вызвался спутник писателя. Сам писатель уже устал.
Мы с господином Мережковским стоим на почве безусловных прав Польши на границы 1772 года. Такое решение является единственно справедливым, и только после признания данных прав могут выстраиваться русско-польские отношения. Это исходный пункт.
Высоцкий, ошарашенный щедростью русской души, краем глаза взглянул на редактора. Тот, признаться, тоже выглядел изумленным, равно как и его коллега, однако изумленным приятно. Тем не менее господин Суморок спросил, во избежание будущих территориальных недоразумений:
По польскую сторону должны остаться Он представил себе географическую карту. Минск, Витебск, Гомель, Могилев, Луцк, Ровно, Житомир, Винница, Черкассы?
Именно так, безразлично ответил господин Мережковский. Умань, Бердичев, Бобруйск, Мозырь, Барановичи, Пинск. Мы с господином Философовым выступаем за полный отказ от царских захватов. В нем путь к моральному очищению русского народа и возрождению порабощенной большевизмом России.
Именно так, повторил вслед за другом господин Философов. Пока что нам трудно судить о деталях, но необходимость совместной борьбы с большевизмом неизбежно сделает отношения Польши и возрожденной России дружественными.
Стало быть, вы за дружбу? поинтересовался от окна Высоцкий.
Господин Философов улыбнулся.
Вы сомневались?
* * *
Выпив чаю, оба русских откланялись. Следом собрался и Высоцкий. Вечерним поездом он отбывал в Варшаву с репортажем для газеты. Легко догадаться не самой правой и не самой пропилсудовской. Прощаясь, редактор не удержался от шпильки.
Господин Высоцкий, позвольте вопрос. Почему вы не в армии? Вы опытный офицер. Я правильно запомнил: пятый Сибирский корпус?
Ответ варшавянина прозвучал довольно странно.
Дело в том, господа, что я штабс-капитан.
И что? не понял коллега редактора.
Улыбнувшись полячку Достоевского, ни в одной армии не служившему, Высоцкий пояснил:
В нашем польском войске такого звания нет. Капитана мне, понятно, не присвоят. Добровольно же возвращаться в поручики увольте.
Полячок Достоевского непонятно для чего заметил:
Вы, я слышал, сражались с красными на Дону.
На Кубани. К сожалению. Признаюсь честно, последние пять лет люто ненавижу войну. Тем более с бывшими товарищами и подчиненными. Довольно гадостно бить по своим из пулемета.
По своим? спросили виленские журналисты.
По своим, ответил, надевая пальто, варшавский.
Когда он вышел, коллега редактора дал волю накопившемуся гневу.
Напрасно я его привел. Вы уж простите, пан Юлиуш. Сомнительный тип. Такому место в штрафном подразделении.
Господин Суморок развел руками.
Увы, вы правы, пан Ксаверий. Наш, с позволения сказать, соотечественник показал себя не лучшим образом. Сегодня мне больше понравились русские.
Мне тоже, согласился пан Ксаверий. Особенно господин Мережковский. Не знаю, какой он писатель, но человек исключительно приятный.
О да, согласился редактор. Если бы Россия состояла из Мережковских Представляете, вместо медвежьей России Суворовых, Кутузовых, Пушкиных, Гоголей Россия Дмитрия Мережковского?
С трудом, признался пан Ксаверий. Но такую Россию я бы, возможно, признал. Интервью дадим в завтрашний номер?
Разумеется. Как вы думаете, господин Высоцкий в курсе, что мы сотрудничаем со вторым отделом?
Похоже, нет. Уж больно он наглый.
1914
МЕНЕ ТЕКЕЛ ФАРЕС
В день убийства террористами эрцгерцога Басе исполнилось девятнадцать. Праздник отметили в узком кругу, отгородившись от внешнего мира. Бася только что вернулась из Москвы, выдержав на курсах годовые испытания. «Москва-а-а, ворчал сибирский дедушка. Хотя бы Киев. Захваченная, но Польша». Киевлянин Старовольский делал вид, что дедушки не слышит.
А утром двадцать девятого, за завтраком, заглянув во вчерашний «Варшавский курьер», вернее в экстренное приложение, пани Малгожата всплеснула руками и испуганно посмотрела на мужа.
Господи! За что их, Кароль?
За аннексию Боснии, безрадостно пробурчал экстраординарный профессор, прогоняя «Русским словом» лезущего на колени кота. В отличие от нашего, боснийским кордианам гамлетизм не очень свойствен.
В тот черный для Европы понедельник семья Котвицких пробудилась поздно. Накануне основательно повеселились, и сегодня профессор был бы мрачен даже в том случае, если бы микадо извинился за Цусиму. Узнав, однако, о сараевской драме, пан Кароль сделался много мрачнее. Это заметил даже кот Свидригайлов и более попыток взобраться на него не повторял.
На полминуты воцарилось молчание. Бася, успевшая одеться для выхода, нервно листала кадетскую «Речь», Марыся с Франеком жевали бутерброды. Пани Малгожата взялась за новый, уже сегодняшний «Курьер». Свидригайлов вытянулся на диване, голова на «Киевской мысли», задние лапы на «Berliner Tageblatt». Шестьдесят восемь страниц вчерашнего берлинского выпуска, не содержавшие ни слова о сараевском убийстве, автоматически устарели подобно вчерашней «Речи» и обеим «Мыслям», киевской и всероссийской. (Тучи над Европой ничуть не волновали невиданного прежде в Царстве Польском зверя, рысьей статью пошедшего в мать, уроженку американской Новой Англии. Сибирского происхождения отец лишь немного подправил породу по выражению профессора, подверг ее умеренной русификации.)
И что теперь? дожевала канапку Марыня.
Папа с мамой не ответили. Умная Бася авторитетно насупилась.
Gar nichts Gutes, meine Kleine17. Представляешь, что творится в Берлине? А в Петербурге?
Мама добралась до третьей страницы «Курьера». Глаза запрыгали по белому листу, от заголовка к заголовку.
Император Вильгельм потрясен известием Кровь эрцгерцога супруги свидетельствует о политических настроениях возбуждающих далеко идущие опасения, с одной стороны, надежды с другой Сараевское покушение мене текел фарес Австрии. Was schreiben diese Idioten!18
Будет война? оживился соименник убитого Франек. Со швабами?
Franz! в отчаянье воскликнула мать.
Не переживай, Малгося, обойдется, неуверенно пообещал экстраординарный профессор. Современные средства уничтожения сделали войну в Европе невозможной. Самураев еще можно гнать на пулеметы но немцев, французов, бриттов? Сознательных рабочих, интеллигенцию? Социалистов, буржуа?