Юрий сказал мне, что у вас принципиально свободные отношения. И в данный текущий момент вы в объятиях любовника. То есть любовницы. Лидии Юлиановой. Лижущей Пантеры.
Оркестрик грянул «Варшавянку». Не старую, о кровавом дне славы, а новую, «смело поднимем знамя мы наше» Нарком, уже без Басиного саквояжа, поднимался на подножку салон-вагона. Появлялись всё новые лица. Приехала начальница внешкольного отдела Крупская, супруга предсовнаркома Республики.
Аделина, очень строго сказала Бася, запомните: у меня нет, не было и никогда не будет любовницы.
Лицо потрясенной Аделины вытянулось. На смущенном челе обозначилась мысль. Бася доверительно шепнула:
Знаете почему? Аля растерянно крутнула головой. Мне больше нравится Остальные слова она проговорила Але в ухо, нежно-розовое, идеальной формы, ничуть не менее красивое, чем Басино.
Бедняжка густо покраснела. Возможно, как ни разу за свои девятнадцать лет. Бася, удовлетворившись, ласково кивнула девочке и отправилась на поиски латыша.
Анатолию Васильевичу внимали столпившиеся у салон-вагона артисты, художники, синеасты, красноармейцы и оркестранты. Рядом с латышом стояла Крупская, тут же был охранник, приехавший с нею, кажется тоже латыш. Тот, что был при Басиных вещах, с удовольствием передал их хозяйке. В отдалении мелькнула фуражка Ерошенко, и Бася стала протискиваться туда между занимавшим противоположный путь эшелоном и внимавшей наркому толпой. «Особенно хочу предостеречь вас, товарищи, в особенности артистов, от псевдореволюционной халтуры. Глубокое заблуждение считать, что рабочие и крестьяне не в состоянии оценить качество исполнения. Опыт последних двух лет показывает»
Варя, добрый день. Вам не тяжело? пророкотало сверху густейшее basso profondo.
Барбара вскинула глаза. Надо же, и он сюда приехал. Выдался свободный день или не посетило вдохновение?
Здравствуйте, Володя. Если хотите, можете помочь.
Вместе с бывшим футуристом они выбрались к головному вагону. Фуражка Ерошенко осталась позади.
Кого вы там высматриваете? спросил поэт ревниво.
Несущественно. Пришли послушать Анатолия Васильевича?
Вы ведь понимаете зачем. Проводить. Вас. Преподнести подарок.
Подарок?
Да. Пожалуйста. Прошу вас, возьмите.
В приоткрытой конфетной коробке чернел миниатюрный браунинг с вензелем на рукоятке, буквы F и N.
Бася улыбнулась.
Чтобы было из чего застрелиться?
С вашим несокрушимым душевным здоровьем? Пригодится как пугач. У нас тут по Москве ходить опасно, а вы почти на фронт. Инструкция прилагается. Кто он, счастливый избранник? Покажете?
Тайна, сказала Барбара. Не сердитесь.
Фуражка Ерошенко упорно пробивалась сквозь аудиторию наркома. «Еще одна наша задача способствовать излечению общества, психика которого искалечена двумя жесточайшими войнами. Сейте семена гуманизма и человеколюбия, учите прощать оступившихся, помогайте изжить готтентотскую мораль. Пусть залогом гражданского мира»
Умный хоть? спросил поэт Барбару.
Надежда науки. Древнеримская словесность, славянское языкознание.
Ерошенко выбрался из толпы и, встав в пяти шагах, у платформы военного эшелона, рассматривал с улыбкой Барбару и великана. Великан посетовал:
Не зря я ненавидел в гимназии всё древнее, церковное и славянское. Он случаем не поп?
Черное духовенство. Монах. Католический.
Иезуит? неизвестно чему обрадовался поэт.
Доминиканец, призналась Бася. Изгнан из обители за совращение юной паулинки.
Нарком закончил выступление и, сойдя с подножки, говорил о чем-то с Крупской. На перроне сделалось свободнее, публика рассеялась вдоль поезда. Оркестрик заиграл «Czerwony sztandar»12. Снова польское, будто кто-то попросил, специально для Барбары. Нарком, между прочим, мог. Торжественное прощание с одной из лучших сотрудниц. Трудолюбивой и безмерно скромной. Отказавшейся, после ухода в морской генштаб Лары Рейснер, занять секретарское место.
Тогда другое дело, одобрил поэт совращение доминиканцем паулинки. Не боитесь?
Меня и Лидия не устрашила.
Пантера?
Что за оскорбительная кличка? Слышу второй уже раз.
Из книжки одной дурацкой. Не бойтесь, я не читал. Ба, а вот и лупа из фабулы
Он повел глазами в сторону. По перрону, лавируя меж кучками людей, бодро шла в сопровождении товарища Збигнева поэтесса и живописка. Бася вопросительно взглянула на поэта.
Вся Москва отправляется в Киев?
Верно, захотелось подкормиться и погреться. Год назад тоже многие поехали.
Все же вам следовало быть с нею добрее.
Пантера поднялась в салон-вагон. Товарищ Збигнев остался у подножки. С ним беседовал нарком и Крупская. Барбара ощутила беспокойство.
Басенька, будь всё так просто В словах поэта послышалось: «Будь с вами всё так просто». Ну да ладно, принцесса Греза, долгие проводы лишние слезы. Вернетесь в Москву, заходите. Вместе с коварным доминиканским соблазнителем. Буду ждать.
Великан осторожно подержал ее руку в своей и двинулся к вокзалу, рассекая толпу агитаторов и пропагандистов, как «Титаник» волны Атлантики. Бася сделала шаг к стоявшему в пяти шагах штабс-капитану.
Барбара Карловна! позвал ее нарком.
Ерошенко хихикнул. Бася повернулась к Анатолию Васильевичу. Улыбнулась товарищу Збигневу, сухим кивком обменялась с Крупской.
У меня для вас новость, сообщил нарком. Будем переносить Дантона.
Куда? машинально спросила Бася.
Пока не знаем. На площади Свердлова планируем Карла Маркса. Вы продолжаете работу над Робеспьером?
Конечно. Вот. Бася показала на кофр.
Вам бы и самой пора начать писать. Сделайте нам брошюрку о женщинах французской революции. О Шарлотте Корде, мадам Ролан, Теруани де Мерикур
Теруани? скривилась Бася. Лучше о Люсили Демулен.
Хорошо, напишите о мадам Демулен.
Теперь скривилась Крупская.
И о мадам Ламбаль не позабудьте вкупе с прочими жертвами террора. Товарищу Котвицкой, прежде чем писать, следует преодолеть буржуазный идеализм.
Бася ухмыльнулась. Идеализм С первых дней недолгого пребывания во внешкольном отделе она бесила комиссаршу иным цветущим возрастом и древнеримским профилем. Возможно, еще и независимостью. Но независимостью в революцию не удивишь. Зато каштановыми волосами Подошедший с кинокамерой Зенькович отсалютовал Ерошенко и стал подыскивать место для аппарата.
Крупская строго поглядела на наркома.
Да и вам, Анатолий Васильевич, нужно кое-что пересмотреть. О какой готтентотской морали вы сегодня толковали? О той, когда благом является зло, причиненное нами врагу? Простите, но подобная мораль на войне необходима.
Нарком вздохнул, по обыкновению печально.
Надежда Константиновна, не спорю. Но прошу обратить внимание: гражданская война почти окончена, мы на пороге гражданского мира.
Все же обдумайте свои формулировки. И кстати, почему коллективу, едущему работать в украинской среде, вы не сказали о борьбе с великорусским шовинизмом?
Нарком подавил раздражение, по обыкновению привычно.
В следующий раз непременно. И обратился к своей бывшей сотруднице. Барбара Карловна, печальная информация по польским культурным ценностям. Касается Бернардо Беллотто.
Каналетто?
Именно. Получил на днях письмо от Бенуа. В гатчинском музее поселился штаб армейской части. Нарушен температурный режим, страдают картины с видами Варшавы. Бенуа заявляет, что если штаб не уберут, то пусть его освободят от должности.
Крупская нахмурилась.
Напишите сегодня же Владимиру Ильичу, посоветовала она, и в одночасье перестала быть для Баси безнадежной старой стервой. Все-таки прав был папа следует оценивать людей по хорошим их делам, а не цепляться к неизбежным недостаткам. Да, некрасивая, фанатичная, но если вдуматься, героическая женщина, взвалившая на плечи непосильный тяжкий груз.