Иван, на минуту! остановил Афанасий Иванович в дверях среднего сына. У меня чтоб к семи часам быть готовым, слышишь?
Хорошо-с! ответил тот и, помявшись несколько секунд на месте, вышел.
Подворотнев заторопился. Обжигаясь горячим чаем, он кое-как допил стакан и юркнул в дверь.
Аршинов посмотрел ему неодобрительно вслед, покачал головой и, громко звякнув чашкой по блюдцу, ушел в свой кабинет, посредине которого стоял письменный стол красного дерева и табуретка, обтянутая кожей. На стенах висели фамильные портреты и вид фабрики, рисованный художником, несомненно отъявленным врагом перспективы. Из труб этой фабрики валил дым толстым, черным столбом и упирался прямо в облако бледно-розового цвета, а по двору фабрики бежали, подняв три ноги, запряженные в телеги лошади, заезжавшие своими ушами в окна третьего этажа.
Остальное «убранство» кабинета заключалось в старом шкафе со стеклянною дверью и нескольких стульях, обтянутых зеленым сафьяном.
Афанасий Иванович сел к столу, вынул из него разграфленную тетрадку и, надев круглые очки, стал заносить в нее какие-то цифры.
Скрипнула дверь.
Афанасий Иванович оторвался от тетрадки и увидал Арину Петровну.
Занят ты, Афанасий Иванович? робко справилась она, потупляя глаза.
Так, кое-что записываю, ответил тот. Что случилось?
Арина Петровна редко заходила в кабинет мужа, и то только по какому-нибудь экстренному случаю.
Ничего не случилось, а так это, думаю, уехал он в город или нет.
Афанасий Иванович посмотрел на жену сверх очков и положил перо.
Несешь ты какую-то околесную. Садись, коли дело есть.
Дела, Афанасий Иванович, никакого, заторопилась Арина Петровна.
Денег, что ль, надо? недоумевал Афанасий Иванович.
Зачем? Нет, не надо, я сяду.
Арина Петровна подвинула стул к письменному столу и утерлась платочком.
Афанасий Иванович, я к тебе вот зачем! начала она прерывистым голосом. По делу я, по семейному, только ты не сердись, Афанасий Иванович.
Да говори, что такое?
Видишь ли, Афанасий Иванович, ты, пожалуйста, не подумай, что я тут я ни при чем, Афанасий Иванович.
Заладила: Афанасий Иванович да Афанасий Иванович! Я давно Афанасий Иванович! насмешливо проговорил Аршинов, облокачиваясь на стол. В чем дело?
Дело такое, Афанасий Иванович, что его надо обдумать хорошенько.
Да ты говори, что за дело такое, а я уж его обдумаю, добродушно ответил тот.
Видишь ли, я, как мать, это должна, ты пойми, как мать, дети для меня все равны, что Андрюша, что Ваня, что Сережа, все больны моему сердцу, Афанасий Иванович.
Да не мямли ты, пожалуйста, ну равны, ну а дальше что?
Ты сегодня едешь смотреть невесту для Вани?
Еду. Об этом я тебе вчера говорил, и ты мое намерение одобрила.
Не езди, Афанасий Иваныч, нельзя ехать.
Это почему? сдвинул тот брови. Аль за невестой изъяны водятся?
Что ты, что ты, Господь с тобой, из такой семьи, и вдруг Нельзя ехать, Афанасий Иваныч, ее эту понимаешь Сережа любит.
Аршинов посмотрел сперва с удивлением на жену, а затем раскатился хохотом.
Ха-ха-ха! Уморила! Ой, уморила!
Афанасий Иваныч, не такое это дело, чтобы смеяться.
Постой, глупая! Наш Сергей ее любит?
Наш, кому же еще?
Однако у него губа не дура. То-то я гляжу, что это он бесперечь к Алеевым таскается, а он, изволите видеть, вон для какого развлечения! И крепко любит? По-книжному, поди, а?
Не знаю как, но только любит.
Ночи не спит, звезды считает, песенки сочиняет, а? Так, что ли?
Афанасий Иваныч!
А ты, старая, нюни и распустила. Мальчишка, молокосос, начитался глупых книжонок и забрал себе в голову, что Алеев ему пара Э-эх, старая! Говорил тебе раньше, дери Сережку, дери, а то пути не будет, вот тебе на мое и вышло. Любовь материнская тоже: как это можно драть ребенка, деликатного он сложения, и вдруг ему горячих всыпать. Слепота куриная, а не любовь! Лозы не попробовал ума не запас, а ты вот что скажи Сергею, сам я с ним и разговаривать не желаю.
Не сын он рази тебе?
Не умею я с ним разговаривать, ни я его не пойму, ни он меня. Сергей для меня немой, а я для него глухой, так ты скажи ему: выкинь дурь из головы и займись делом. Алеева тебе не пара, и ты ей не жених.
Почему не пара? Почему?
А потому, что, во-первых, по-моему, ему рано жениться, а во-вторых, еще потому, что Алеев не отдаст за него дочь.
За Сережу не отдаст? За Сережу? удивленно всплеснула руками Арина Петровна.
Да, за Сережку. Им нужен зять-купец, а не какой-то нигилист.
Афанасий Иваныч, Богу ты ответишь за такие слова.
И отвечу, а на Алеевой женю все-таки Ивана.
Господи! Да ведь они любят друг друга.
Глупости! Книжки все это и больше ничего, выйдет замуж и Сергея забудет.
Афанасий Иваныч! Я тебя во всю жизнь мою не просила ни о чем, рабой твоей была покорной и творила волю твою. Ужли ты моей первой и последней просьбы не исполнишь? Сделай счастливым Сережу навек.
Арина Петровна, достаточно мы, кажется, с вами поговорили об этом предмете, пора и кончить. Я тебе сказал, что Алеев не отдаст дочь за Сергея, и кончено
Понимаю тебя Ты не хочешь за Сережу сватать к чему эти притворства, Афанасий Иванович?
И не хочу. Сватал за Ивана и вдруг подставлю Сергея. За кого меня Алеев сочтет, а?
Объяснись. Скажи, что не знал, что они любят друг друга
Довольно! Яйца курицу начинают учить! Я сказал, значит, сделал
Это твое последнее слово, Афанасий Иванович? проговорила, бледнея, Арина Петровна и поднялась со стула.
Распоследнее, Арина Петровна-с Я дураком ни перед кем не был и не буду, а наипаче того чрез такого сына, как твой Сергей
Бог с тобой. Ты отец и властен делать что хочешь, но помни, Афанасий Иваныч, что ты этой свадьбой троих несчастными сделаешь
Бабьи сказки.
Не сказки, а правда, Афанасий Иваныч и Ивану счастья не будет, и Сергея с Липой загубишь
Пустой разговор а уж ежели Сережке оченно захотелось жениться, так я его после Ивана же женю на Серовой
На Серовой? На хромой и косой?
Самая настоящая пара будет. Она в пенционе обучалась, у трех профессоров опосля в уроках упражнялась для Сережки клад, а не жена. Оба дураки и оба ученые! Ха-ха-ха.
Сердца у тебя нет, Афанасий Иванович, вот что!.. Ни сердца, ни стыда, ни совести. Самодуром ты весь век свой прожил, самодуром и умрешь только помни, дашь ты ответ на Страшном суде за свое самодурство
Это что еще за новости? стукнул кулаком по столу Афанасий Иванович.
Изверг ты, а не отец да! Изверг Слышишь, Афанасий Иванович? Всю жизнь я молчала и тебе не перечила, а теперь все скажу Не трогай мою плоть и кровь!..
Вон! поднялся с табуретки, трясясь всем телом, Аршинов.
Не на то я породила тебе сына, чтоб ты издевался над ним да зверствовал И на тебя власть и суд есть там слышишь там в небесах
Вон, говорят тебе, побагровел весь Аршинов, делая шаг к жене, или я тебя
Убей! Убей!.. Слова не скажу молиться за тебя стану пожалей только Сережу Афанасий Иванович!.. Есть Бог на небе! Есть!
Арина Петровна упала в кресло и зарыдала истерически.
Баба и дура! прошипел Аршинов и, выйдя из кабинета, так хлопнул дверью, что все стекла задрожали. Эй! Лошадь! крикнул он испуганной горничной, метавшейся в страхе по комнатам.
V
Алеевы в это время тоже собирались уезжать из дома в город. Старик, за очень редкими исключениями, всегда выезжал вместе с сыном, для которого это совместное путешествие от Таганки до Ильинки просто было пыткой. Старик, развлечения ради, пилил всю дорогу Александра и читал ему родительские наставления, не шедшие, разумеется, далее набившей оскомину азбучной морали.
Обыкновенно Александр ехал молча, уставясь в широкую, наваченную спину кучера; слушая брюзжание отца, он думал только об одном: скоро ли они доедут до цели путешествия?
Лавка Алеева находилась в Гостином же дворе, только ближе к Ильинке. Подъехав к Гостиному двору, старик слезал с дрожек и, как ни в чем не бывало, ласково обращался к сыну с одним и тем же вопросом: «Сашенька, я думаю, отпустить Пимена домой?»