Проси от мене, и дам ти языки достояние твое и одержание твое концы земли. Упасеши я жезлом железным, яко сосуды скудельничи сокрушиша я
На этом псалме Воята, как и всякий юный грамотей, учился чтению; привычные слова сами лились с языка, не мешая полёту мысли. Раньше он не догадывался задуматься: если есть Великославльская волость, почему сердцевина её погост Сумежье, где же сам город Великославль? Жаль, не успела баба Параскева рассказать всё до конца.
Как прошло крещение Новгорода, Воята знал и сам, по домашним преданиям.
«В Новгороде люди, проведав, что Добрыня идёт крестить их, учинили вече, рассказывал ему и братьям дед по отцу, Василий Воиславич, первый из священников в роду, и поклялись все не пустить его в город и не дать идолов ниспровергнуть. И когда пришёл, они, разметав мост великий, вышли с оружием. Грозил им Добрыня карами страшными, улещал словами ласковыми, ничего они слушать не хотели. Был тогда в Новгороде воевода, именем Угоняй, так он ездил повсюду, вопил: «Лучше нам помереть, нежели богов наших дать на поругание». Тысяцкий же Владимиров Путята, муж смышлёный и храбрый, приготовив ладьи и избрав триста лучших мужей, ночью переехал выше града на ту сторону и вошёл во град, никем не замеченный. Дойдя до двора Угоняева, оного и других передних мужей взял и отослал к Добрыне за реку. Люди же стороны оной, услышав об этом, собрались до пяти тысяч, окружив Путяту, и была между ними сеча злая. На рассвете Добрыня с дружиной подоспел и повелел у берега дома зажечь: новгородцы побежали огонь тушить, и оттого прекратилась сеча. И запросили новгородцы мира. Добрыня же, собрав воев, велел идолов сокрушить: деревянных сожгли, а каменных, изломав, в реку ввергли. Послал повсюду, объявляя, чтоб шли ко крещению. Тогда начал мрак идольский от нас отходить, и заря благой веры явилась, тогда тьма служения бесам погибла, и слово евангельское нашу землю осияло»
Вспоминая дедовы предания, Воята укреплялся духом: из родного его города давным-давно все бесы изгнаны, так неужели он здешних убоится?
Сумежье спало, и снаружи, и в избе было тихо. Воята слышал только собственный голос, привычно читающий один псалом за другим. Там, где глаз его издавна привык в конце псалма встречать «Слава», он читал «Помяни, Господи Боже наш, в вере и надежди живота вечнаго новопреставленнаго раба Твоего Меркурия» При этом он поглядывал на стол, где возле покойного горели две свечи, и снова вспоминались ему весёлые серые глаза. «Она красавица была, Елена Македоновна-то!..» Этот взгляд будто ясное небо на тебя оборотилось
Отступите от мене все, делающие беззаконие, ибо услышал Господь глас
У оконца снаружи раздался лёгкий стук.
Вздрогнув, Воята поднял голову.
Плача моего: услыша Господь моление мое
Стук повторился.
Господь молитву мою прият
Стук прозвучал ещё раз; в нём слышалась и настойчивость, и вкрадчивость, и бережность, будто стучавший не хотел, чтобы его услышал кто-то, кроме сидящего в избе.
Кто там? окликнул Воята и невольно глянул на Меркушку хозяина дома, будто надеялся от него получить ответ о незваном полуночном госте.
А ведь и правда полночь. Воята прислушался к тишине. Теперь, когда он замолчал, тишина навалилась, будто хотела удавить. Из углов, где сгустилась темнота, будто смотрел кто-то, не шевелясь и не показываясь. Не мигая
От оконца донёсся тихий скребущийся звук.
Да что там такое? Воята встал и подошёл. Кто там?
Кто мог явиться в такую пору в полночь, в избу, где лежит покойник? Еликонида? Так она побоится чего? Да и зачем она будет мешать делу, о котором сама так просила? Не принято чтецу при покойнике мешать!
Оконную заслонку кто-то царапал снаружи тихо, но настойчиво.
Кого принесло? окликнул в щель Воята, но в ответ услышал слабый звук, похожий не то на писк, не то на тихий вой.
Гневаясь на шутника, кому не спится в глухую осеннюю полночь, Воята слегка отодвинул заслонку
И увидел лицо. А вернее, харю. Половину хари больше в щель не влезло. Красная, как спелая ягода, распухшая. С расплывчатыми, малоразличимыми чертами, харя таращилась на него неподвижным круглым глазом. Половина рта была приоткрыта, меж распухших почерневших губ трепетал такой же распухший язык, будто на ощупь искал поживы.
Крестная сила! От неожиданности Воята отскочил, быстро крестясь.
Тут же в щель просунулась рука лишь несколько пальцев, распухших и гибких, так толстенные черви, с чёрными, отросшими и наполовину обломанными ногтями. Пальцы уцепились за край заслонки и стали дёргать, толкать, стараясь расширить щель. Воята ясно видел, что под ногтями у чудища свежая земля.
Ишь ты, нечисть!
Опомнившись, Воята кинулся назад к оконцу, вцепился в заслонку со своей стороны и стал толкать её в другую сторону, чтобы закрыть. Но дело шло туго: полночный гость был очень сильным.
Морда в щели теперь её стало видно почти целиком исказилась злобой. Снаружи несло вонью, как из разрытой могилы: пахло свежей холодной землёй, прелью и трупной гнилью. Кривясь, Воята изо всех сил толкал заслонку, отвоёвывая у противника зерно за зерном, перст[16] за перстом.
Толкай, толкай! как будто взывал где-то рядом неведомо чей голос, тонкий и звонкий. С нами крестная сила!
Морда, ощерив обломанные зубы, тоже напрягалась, не желая сдаваться.
Да постыдятся и смятятся все врази мои пыхтел Воята, почти безотчётно заканчивая прерванный псалом. Да возвратятся и устыдятся зело вскоре!
Рывком он задвинул заслонку, и морда исчезла. Снаружи долетел приглушённый вой.
Что за ч-че что за немытик сюда лез?
Тяжело дыша от напряжения, Воята оглянулся на тело Меркушки, но то, слава богу, лежало тихо и неподвижно.
Особого страха он не чувствовал скорее изумление и понимание, что от этого нехорошего гостя надо избавиться.
Это беси, пискнул над ухом тонкий голосок. Предупреждали тебя.
Воята резко обернулся позади никого не было. При свете трёх свечей углы и полати разглядеть было нельзя, но казалось, что в избе никого нет, кроме него и покойника.
Только тут он осознал, что пока он боролся с немытиком, кто-то рядом кричал: толкай, толкай!
Ты где? напряжённо спросил Воята, понимая, что ещё не всех гостей избыл.
Тута я смущённо ответил голос из воздуха прямо перед ним.
Кто ты? Воята шарил глазами по воздуху, но ничего способного говорить не видел.
Марьица.
Какая ещё к бе Какая еще Марьица?
Крестница твоя. Кому ты лоскута на сорочку не пожалел.
Кре
В поле чистом. Помнишь?
Воята вспомнил: поле, росстань, младенческий плач из-под кучи веток. «Коли ты женского полу, то будь Марья»
Ты читай давай, посоветовал голос, не давая времени на раздумья. А то их много там, и ничем иным, кроме слова Божия, их поодаль не удержишь. Злые, хуже псов. Даже мне и то стра-аа-шно
Подтверждая её слова, заслонка задрожала: в неё колотили снаружи. Перекрестив заслонку она вмиг успокоилась, Воята вернулся на своё место, к воображаемой Псалтири, и, с усилием вспомнив последние прочитанные на память строки, глубоко вдохнул.
Хорошо, когда псалмы затвержены наизусть одна строка тянет за собой другую, та третью
Господи Боже мой, на тя уповах! с досадой, относящейся к стуку в заслонку, начал Воята. Спаси мя от всех гонящих мя и избави мя
Слова эти очень походили к часу: «гонящие» бесы неотступно стучали в оконце. Мельком вспомнилось: отец Касьян предупреждал. И баба Параскева чего-то такого ожидала. Нечистый сгубил Меркушку и теперь прислал за ним погубленных прежде. Вот они и рвутся. А не будь здесь чтеца с Псалтирью, хоть и воображаемой, утащили бы прямо в то озеро Поганское!
Стараясь заглушить стук, Воята читал всё громче. К царапанью в оконце прибавился стук в дверь. Осознав это, он замолчал и прислушался; немедленно раздался такой сильный удар, что дверь содрогнулась.