Если Вы не против, поделюсь ещё воспоминаниями, в надежде, что Вы или кто-то другой достойно напишет о нём. Кстати, когда думаете закончить книгу о Чакской войне? Буду благодарна, если пришлёте экземпляр. Благодарю Господа, что Павлуше не пришлось участвовать в той войне, иначе могла потерять его ещё раньше, не познакомилась бы с Володей Башмаковым, не было бы тех вечеров на террасе, керосиновой лампы и Павлушиной трубки.
После венчания в Риге мы почти год жили в Париже у старого приятеля Павлуши Гриши Тренина. Его пасынок уехал в Парагвай к генералу Беляеву и мы поселились в его комнате. Наверно, то был первый знак, что именно Парагвай станет саваном для моего Павлуши. Помню, сидели в русском ресторане с Куприным, Зайцевым и слепым поэтом Поздняковым. Официант подал всем, кроме Позднякова он заказал что-то особенное. Куприн, уже пьяный, положил ему в тарелку свёрнутую салфетку. Поздняков взял прибор и начал резать. Куприн с Зайцевым захохотали, а мне стало больно. Павлуша, бледный, как бумага, сжал огромные кулаки. Я замерла от страха и положила ладонь ему на плечо. Он бросил салфетку на середину стола и медленно, со злобой процедил:
Агатынька, пересядем подальше. Поздняков, давай с нами. Эх вы, друзья!
Потом Куприн попросил прощения и вскоре уехал в советскую Россию, вызвав у Павлуши ещё большую неприязнь, а Гриша Тренин отправился в Буэнос-Айрес. Слышала, Вы тоже там жили.
Трёхдневная дорога окончательно закалила мой слух от революционного злословия, сделав совершенно равнодушным к разговорам о проклятых буржуях и пьющих народну кровушку капиталистах с графьями. В Петербурге на конспиративной квартире я встретился с бывшим депутатом Думы коллежским советником Николаем Евгеньевичем Марковым. Представив рекомендательные письма, пересказал разговор с графом Келлером и попросил помочь добраться до Тобольска, ибо средства мои были весьма ограничены, а удостоверение разрешало следовать только до Петербурга. Марков задумчиво погладил зачёсанные назад волосы, подкрутил усики и сочувственно ответил, что его организация также нуждается в средствах, а штабс-ротмистр Крымского конного полка Седов, отправленный в Тобольск, ещё не дал о себе знать. Средств нет, но документы имеются в изобилии, а для освобождения Императорской Семьи у него есть сто верных офицеров, которые ждут отправки, но для сего опять же нужны средства.
Судьбой Их Величеств интересуется сенатор Туган-Барановский. Якобы имеет связь с Тобольском. Там конспиративно находятся верные ему люди. Намеревается отправить ещё. Однако мне неизвестно, действует по поручению организации или самосоятельно. В любом случае, особого доверия к нему не питаю, так как брат его, профессор, записался в большевики. Чем же Вам помочь, штабс-капитан? Дам рекомедательное письмо к фрейлине Её Величества княгине Вырубовой Анне Александровне. Заодно передайте мои соболезнования. На днях скончался её отец.
Вырубова жила на Фурштатской улице в маленькой квартирке на шестом этаже.
Посылаю Их Величествам вещи и деньги, но не имею достаточных связей, чтобы собрать приличные средства. Однако для Вас найду. Штабс-ротмистр Гринвальд из Кавалергардского полка и Андреевский, сын члена Государственного Совета, также готовы выехать.
В дверь тихо постучали. Вошёл блондин высокого роста лет тридцати с идеально подстриженными усиками, проницательными серо-зелёными вдумчивыми глазами и какой-то особенной, восточной одухотворённостью на лице.
Познакомьтесь, Борис Николаевич, муж Матрёны Распутиной, представила Вырубова. Отправляется в Тобольск по офицерскому долгу и велению сердца.
Подпоручик Соловьёв, отрекомендовался господин, протянув мне длинную руку. Рукопожатие было предельно мягким, но в холодных пальцах чувствовалась непонятная мне сила, которую он скрывал под маской вежливости и спокойствия. Везу вещи и средства для Их Величеств.
Удалось договориться с тем щедрым господином? спросила Вырубова.
Всё сложилось кармически.
Вырубова принесла чистый бланк удостоверения. Я на печатной машинке оформил себе предписание на службу в Сибирь и отправился в букинистический магазин за подарками Их Величествам. Цесаревичу купил Отрок-Властелин Жданова и Огнём и мечом Сенкевича, Великим Княжнам книги Лейкина, а Её Величеству три английских романа. Вырубова передала Государыне свежий гиацинт, Земную жизнь Иисуса Христа Ренана, одежду, фотографию покойного отца, письма от себя и семьи графа Фредерикса и посоветовала в Тобольске обратиться к настоятелю Благовещенской церкви отцу Алексею Васильеву.
Вечером я отправился на Николаевский вокзал. Привокзальная площадь едва освещалась тусклыми фонарями, а памятник Императору Александру Третьему, могучей рукой сдерживающему шаг огромного коня, выглядел тёмной скалой. Европа подождёт, пока русский Император удит рыбу в пруду вспомнились его слова. Я подошёл к постаменту. Памятник, некогда угнетавший меня непомерными размерами и величием, на сей раз произвёл совершенно иное впечатление. Я почувствовал не только силу Государя, непоколебимо правившего страной, но и всю державную мощь Империи.
Ванька, за мной! Товарищи, на военную! Куда прёшь, стерва!
Из главного входа с дикими криками и омерзительнейшей бранью вывалила толпа распоясанных солдат с котомками, сундучками и грязными узлами. Сбили с ног женщин, спешивших к поезду. Одна с ребёнком на руках упала в грязь, пронзительно закричала, а ребёнок заплакал.
Душегубы проклятые, прости Господи! запричитала старушка.
Молчи, ведьма, а то живо дух выпущу! солдат с длинным вихром, свисавшим из-под фуражки с полуоторванным козырьком, ударил её коленом в живот.
Я бросился к старушке и подкованным каблуком случайно задел голень солдата. Матерясь на всю площадь, он повалился на тротуар.
Товарищ, что с тобой?! я наклонился, делая вид, что пытаюсь помочь. Резко опустил колено на грудь и вдавил кулак в открытый рот. Хрустнули гнилые зубы и солдат потерял сознание. Подскользнулси? Давай на лавку. Самогона ему!
В здании вокзала штатские в кожаных куртках и солдаты с красными тряпками на рукавах пытались направлять толпу.
Вали на военную! Оттель идёт! распоряжался мальчишка в солдатской шинели.
Гайда туды! Станционному штык в пузо, ежели паровоза не дасть! Буржуи ездять, а мы тутки подыхай?!
Поезд ожидали в 22.20. Толпа перед выходом на платформу давила и колыхалась. Я достал удостоверение. Клочку бумаги предстояло пройти первую проверку. Если не получится, обыщут и расстреляют.
Проходи, товарищ! хриплым голосом объявил косматый солдат, едва взглянув на удостоверение.
Но впереди образовалась ещё одна толпа.
Долой начальников! Попили кровушки нашенской! Чаво смотреть! Напирай, товарищи! Вали на военную!
Мы медленно поползли к деревянной будке, где в моём удостоверении поставили печать Проверено. Военный комиссар Николаевского вокзала. К удивлению, военная платформа оказалась заполнена женщинами, детьми, штатскими, фабричными и беженцами из Ямбурга и Нарвы, спасавшимися от германского наступления. На куче мешков поскрипывал граммофон с помятой трубой, а мы пробирались через сундуки и давили сапогами тюки и корзины. Торговки ухитрялись продавать съестное. Я успел купить чайной колбасы и ломоть хлеба. Откусив, понял, что колбаса не чайная, а отчайная, из мёртвой конины или псины, а хлеб оказался липким, несъедобным суррогатом. Вдруг с Лиговки лавиной хлынула толпа солдат, выдавив людей на полотно.